Глава 16. Треугольные паруса {social} | |||
|
{comhistory} |
![]() |
Друзик все так же невозможно лилел на законном месте, и в лабиринте его ящиков и ящичков терпеливо дожидались своего часа новые фишки и приколы, пожелания и мнения. Суета в редакции вокруг новенькой между тем улеглась: «красильщики» снова взялись за карандаши, Никита лепил бессмертные мысли в «Книгу афоризмов», Вовка азартно «гуглил» в Интернете, а Маша… Машка вдруг спохватилась: а что это на подоконнике залежалась ее пухлая папка с рисунками? |
{anketa} |
Маша жаждала признания. А то ведь так незаметно окончишь школу и останешься в памяти народной «той девочкой, которая классно рисовала унитазы» (см. главу «Вынос мозга»). Только при этом не показаться бы Марине воображалой и задавакой: «Не угодно ли взглянуть — у меня тут завалялся десяток гениальных работ…» Как бы этак поненавязчивей обратить внимание команды на плоды вчерашних усилий? Особенные надежды Маня возлагала на Старостина, человека без комплексов и стереотипов, который запросто может на всю редакцию заверещать: «Глядите здесь!» и «Ой, надо же, оказывается наша Маня, как всегда, на высоте!» Но Вовка выдохся на Друзике, временно выпал в осадок и, как назло, шарил по Сети, воткнувшись в монитор: вылавливал автора афоризма о воспитании юных умов. |
Глава проиллюстрирована работами |
![]() И это все было по-настоящему! |
Тогда Машка оглянулась на старпома — и снова прокол: Вадик уже присоседился к своим подопечным красильщицам и «опекал» двойняшек: сегодня ему удалось рекрутировать на работы ударный девичий батальон. На Едкого и рассчитывать нечего — ему бы только язык почесать. Кати — карандашами да газетами обложились, Ритконосик, похоже, сачканула, Звонарь тоже в «отгулах». Ну что ж… Маня еще немного постояла в обнимку с планшетом посреди редакции: | ||
Данька пристроился за плечом Марины. Синяя ленточка уже перекочевала с кармана на непослушный девчачий локон и послушно вплелась в густоту черных Маринкиных волос. Легкий поворот головы — и ленточка коснулась его носа. |
… как гордились они, отправляя на полку очередную раскрашенную специальными красками модель, над которой трудились несколько месяцев |
— На корме написано «Орел»… |
Когда-то у Даньки был отец. Он и сейчас есть. Но в воспоминаниях это звучит именно так: «когда-то» и «был». |
|
А еще они разговаривали. На серьезные мужские темы. И все проблемы решались как-то сами собой. А на кухне то лилась вода, то свистел чайник. Неслись дивные ароматы. И тихо напевала мама. Она всегда пела, когда готовила. |
| |||
Однажды Данька прибежал из школы и увидел отца, курившего на кухне (чего, вообще-то, мама делать не разрешала). В блюдце было полно окурков. В коридоре стоял большой чемодан. Отец, долго вымучивая слова, пытался сказать, что они с мамой решили разойтись, но его, Даньку, он любить не перестанет, и у них все будет по-прежнему: по воскресеньям они будут встречаться и клеить корабли. Эти «простые» слова почему-то даже ранили сильнее: они, родные и привычные, складывались в предложения с таким страшным смыслом. Данька слушал, и ему казалось, что отцовский голос достигает его словно через толщу воды — искаженным. Оттого смысл сказанного ускользал… Но вот отец встал, поцеловал его в макушку, прижал к себе и вышел. И тогда Даня все понял. Оборвалась какая-то самая важная связь в его жизни, и больше к ней нет возврата. Нет возврата… |
И хотя в склеенном макете сами пушки были не видны (только стволы торчали из бойниц), но Данька-то знал: они там есть — крошечные, но совсем как настоящие. |
Сначала отец поручал ему склеивать только крупные детали, но их не так-то много в коробке. |
Может, потому что не слышалось маминого пения из кухни? Потом мальчишек позвали обедать; Данька пил чай, ел пирожки, но не ощущал их вкуса. Тетя Таня потрогала его лоб, озабоченно что-то сказала отцу, тот закутал сына в одеяло, отвез на такси домой. Данька, лежа в постели, слышал, как отец прощается в коридоре с мамой. |
|
Выздоравливал Данька долго… И первое, что он сделал, когда ему разрешили вставать, — достал огромный мусорный пакет, оставшийся от ремонта, смахнул с полки все модели, предварительно пообломав им мачты, и выбросил в мусоропровод. |
|
|
Про паруса он не то чтобы позабыл — запретил себе вспоминать. И никто в «Полундре» не знал, что Даня разбирается в них не хуже бывалого моряка. Морские словечки-выкрутасы, гуляющие по редакции, его не задевали — в «Полундре» их употребляли как-то «понарошку»: «Даст мама леером по корме», «Иди ты левым галсом». А у него с отцом все было по-настоящему. И новенькая теперь напомнила об этом. Тем больнее, что она ему нравилась, эта поэтесса. Поистине: самые глубокие раны наносят нам люди, к которым мы неравнодушны… |
|
![]() Самые глубокие раны наносят нам люди, к которым мы неравнодушны |
![]() Ой, погоди! |