Есть закономерность высшего порядка, полоса вероятностей, в которой может поместиться множество «если бы»
Глава 49. Если бы… {social}
Пятница
Есть закономерность высшего порядка, полоса вероятностей, в которой может поместиться множество «если бы»
История создания этой главы и пожелания к доработчикам
Тема печатника и связи его с главным героем — самая трудная в повести. Во-первых, она не подразумевает «экшена» и отталкивает молодого читателя своей серьезностью и дотошностью. Во-вторых, она реально сложна для авторов — поскольку требует исторической подкованности, а главное — уже сложившегося мировоззрения, зрелости в суждениях. Историческую часть этой главы писал Степан Пусякин, скромно отступивший в тень проекта. Он взял на себя самые «скучноты», облекая мудреную историческую материю в литературное послание. (Имеется в виду Степан — не герой повести, а участник КП, в честь которого одна из команд придумала одноименный персонаж).
Обращаем внимание Летучих. Что теперь делать с зашифрованной в названиях глав фразой? Ведь ее надо продолжить?
<…> везде, где такая пометка, — требуется расширение эпизода (реакция ребят, комментарии автора).
Как часто, прокручивая киноленту своей жизни, мы представляем, что все могло быть иначе, не будь какого-то одного-единственного неверного шага. Какое бесконечное количество всяких «бы» и «если». И куча, куча всевозможных «не»: не стоило пылить, ведь сам виноват и знаешь это; не стоило молчать, ибо такой-то человек ни в чем не виноват и ты, единственный, обязан был за него заступиться; не стоило бояться, и тогда не пришлось праздновать труса; не надо было горячиться, чересчур смелый — подвергает себя опасности… В общем, ты должен вести себя так, чтобы спустя месяц, год, или десять лет, вспоминая самого себя, ты не закрывал глаза, не поджимал губы и позволял маленькой складке появляться у тебя на лбу.
Все любят фантазировать на тему «Что было бы со мной, если бы…» Но как только речь заходит об истории, сразу всплывает брошенная кем-то фраза, что история не знает сослагательного наклонения. И всю фантазию словно волной смывает. Отчего же? Даже если magistra vita равнодушна к «если бы», то человек, с его разумом, опытом, умением думать — может предположить, только предположить, как повернулась бы спираль времени, если бы…
Все это работает на будущее: так вырабатывается механизм принятия решений и чувство «вероятности», которые помогают пройти в это будущее или, во всяком случае, иметь перед своим взором «веер» возможностей и настойчивее «грести» в желательную сторону, а если не получится, понимать «градус отклонения» и, опять же, корректировать свое жизненное поведение.
ККС
Много лет назад маленький Коля Круглов наткнулся в кухонном шкафу на конфеты, припасенные мамой на Новый год. Соблазн был велик, и вскоре от новогодних лакомств остались одни фантики. Он ловко закрутил их в псевдоконфетки и аккуратно пристроил на законное место в коробке. Преступление было раскрыто бабушкой, в роли понятых выступали глубоко сочувствующий ему попугай Кутузов (потерявший зрение на один глаз в неравном бою) и пожилой кот по кличке Воробей. На семейном совете, куда вынесли разбор безобразия, Николенька повторял одно и то же: «Не я», — но почти сразу понял, что это глупо, ведь больше некому, и дальше уже упорно молчал, а когда мама в конце концов сказала: «Ты не только обманщик, а еще и трусишка», — расплакался в голос, но так и не сознался. На праздник он остался без сладостей и вдобавок был наказан за обман: не получил обещанный вездеход.
Сидя под столом в одиночестве и размазывая слезы по лицу, он старался вернуться назад, туда, откуда начались его несчастья. Виной всему проклятые конфеты. Не удержался и съел. Не пошел бы на обман, не сказал бы «не я», — не мучился бы сейчас, не придумывал как отступиться от вранья. В итоге получилось, что он разрушил мир в семье, да вдобавок еще и без вездехода остался. Эх, если бы вернуться на эти три дня назад! Как было все хорошо тогда — и как все плохо сейчас …
{anketa}
Могло ли случиться все иначе, чем произошло, или же створки времени навсегда захлопнуты для любой вероятности?
<…> везде, где такая пометка, — требуется расширение эпизода (реакция ребят, комментарии автора).
Убрать историю с конфетами?
Сократить?
Убрать?
И Коленька снова разревелся под столом — от отчаяния, жалости к себе, от неизвестности и непонимания, что теперь делать. Он вырезал из картона квадратики, написал на них «мама», «папа», «Коля», «конфеты», «вездеход», «поедание конфет», «ложь», «правда» (все сейчас и не вспомнить). Разложив картонки на полу в определенном порядке, он открыл, что стоило выбросить только одну, самую бессмысленную («ложь»), — и все пошло бы иначе. Да, он лишился бы конфет под елкой, но вездеход, вездеход-то сейчас стоял бы в прихожей и поблескивал бирюзовой рамой, ну, а удержись он и не слопай эти зловредные конфеты, вообще все замечательно бы устроилось. И этот счастливый исход был так возможен, так очевиден своей достижимостью, а нелепость вранья и испорченный праздник окрасились такой непоправимостью, что Коля взял карточку «Ложь» и навсегда порвал ее на мелкие кусочки. Потом устал плакать и, чтобы хоть как-то прекратить эту муку, пошел к матери и сказал: «Мам, это я съел». И захлюпал. Мать присела, чтобы стать вровень с ним, посмотрела в глаза, обняла, взяла на руки, расцеловала, сама расплакалась, бормотала что-то утешительное. Из всего этого Коля понял, что он сделал что-то очень правильное, нужное для всех. Мама, все еще с мокрыми глазами, принесла и протянула ему вездеход, но он сказал: «Не надо!»
Мать присела, чтобы стать вровень с ним, посмотрела в глаза, обняла, взяла на руки, расцеловала, сама расплакалась, что-то бормотала утешительное
Надписи на картонках взрослели вместе с ним. И уже не детские ляпы, а жизненные события ложились пасьянсом на кругловский стол. Сюжеты Круглов выбирал произвольно, и те вели себя очень прихотливо, порой заруливая в такие дебри, что ему самому уже было неясно — то ли он играет в «Если бы», то ли «Если бы» играет с ним. Сценарии и действующие лица в этой игре менялись, но неизменным оставалось одно: сам вопрос. Могло ли случиться все иначе, чем произошло, или же створки времени навсегда захлопнуты для любой вероятности? Иными словами — фатально ли прошлое? Вот проблема проблем, которая по-настоящему волновала нашего героя. Возможно, он был романтиком, но случай и случайность, индивидуальная воля и личный интерес, стремление и заблуждение, а главное — усилие, которое часто доходит до крайности именно в тот момент, когда все еще может пойти по совершенно иному пути, чем пошло, — все это тревожило его своей непостижимостью и неразгаданностью. Как историка, его приводила в смятение не невозможность сослагательного наклонения, а его очевидность.
Цитата
Круглов знал, что его «если бы» входит в противоречие с областью «исторического фатализма», но это обстоятельство только подзадоривало его. Разложив из своей колоды реформу алфавита, он скрупулезно разбирал возможные направления развития книгопечатания.
Большинство букв, по версии молодого НикНика, ушли из азбуки после того, как петровы печатники разразились челобитной и попросили у государя больше платы за полосу набора. А Петр пожадничал и, чтобы не терпеть издержек на резке заковыристых букв, взял да и вычеркнул их из азбуки. Сэкономил. Раньше пока буквицу вырежешь — месяц пройдет, а теперь за день всю версталку затоварить можно <…>
Вопрос. А если бы не было этой челобитной? То, соответственно, не было бы «великой шрифтовой»? <….> ККИС
Что изменилось бы при удалении карточки «челобитная» (конечно, убрать ее было не так просто, как «ложь» в далеком детстве)? Как пошла бы история развития азбуки, если бы Петр не вмешался в ее естественное развитие? Какие буквы остались бы на клавиатуре компьютера, как бы выглядела нынешняя книга с осовремененными титлами и силами? Многие древнейшие азбуки с большим набором сложных иероглифов сами сократились до малого количества простых в начертании букв. Без всяких революций, из соображений рациональности. <….>
Когда Ритка заговорила об эволюции, сердце его всколыхнулось… Поразительно! Ведь ее вопросы — это его вопросы! <….>
Цитата
— Ну ты и зануда, Круглов! — усмиряли его друзья юности. — Твое так называемое «если» уместно в театре! Что касается истории, то она, Коля, подчиняется определенным законам! И странно, что ты этого не знаешь! — Я утверждал и утверждаю, — горячился НикНик, у которого усы в ту пору только намечались, — все могло быть иначе, чем есть! Доказательства? Их нет. Все произошло как произошло. Но мало ли какая случайность могла повернуть события в другое русло! И тогда бы вы тоже кричали, что не могло быть иначе, и требовали доказательств. И все равно выигрыш оставался вам: против лома свершившегося факта нет приема.
Но есть несомненное: декабристы могли победить. Войну шведам Петр мог проиграть (иначе бы не было брошено столько сил на рубку «Балтийского окна»). Владимир мог выбрать и не христианство. Но! Декабристы не могли удержаться у власти — фатально! Шведы раньше или позже были бы биты — фатально! Владимир остановился на христианстве (а не на хазарском иудаизме, например), не просто ткнув в него пальцем, а почему-то. Вот что должен исследовать историк, а не умозрительную вероятность иного выбора: почему одна вероятность оказалась предпочтительнее другой.
В юности НикНик был уверен: все в истории делается огромным напряжением воли, и именно эта воля, а не какие-то там исторические закономерности, является решающим фактом при свершении событий! Но что-то мешало окончательно согласиться с таким простым выводом. Нам известны только последствия «чьей-то воли», попавшие в воронку «исторического спроса» (случайный выбор). А сколько не менее мощных воль рассеялись без последствий, хотя напрягались страшнее известных? Все сходилось к тому, что проблему «вероятность — закономерность» нельзя рассматривать в двухмерном измерении и решать раскладыванием пасьянса из наличных карт (по сути, произвольно выбранных исследователем фактов — в меру его осведомленности).
Дождь может пойти, а может и не пойти, кирпич может упасть на голову, а может и не упасть, но у любого из вариантов всегда есть одна единственная безусловная причина
Он вырезал из картона квадратики, написал на них «мама», «папа», «Коля», «конфеты», «вездеход», «поедание конфет», «ложь», «правда»
На «огромное напряжение чьей-то воли» может повлиять элементарная перемена погоды, ссора с женщиной — и прощай, эта вероятность, да здравствует другая. Круглов постепенно приходил к заключению: закономерность есть, но она лежит не в плоскости «уже случившегося». Существует скрытое течение процессов, готовящих «фатальную вероятность» события (и это как раз слышат и чувствуют пророки, предсказатели, мудрецы) — есть закономерность высшего порядка, иначе говоря, полоса вероятностей, в которой может поместиться множество «если бы».
Тут включаются «константы»— менталитет народа, его предыстория, состояние народной памяти, ощущения жизненного потенциала («пассионарности», говоря терминологией Льва Гумилева, которого Круглов очень чтил) — то есть ощущение «вектора будущего», и из этого ощущения уже возможны или невозможны конкретные исторические реалии. А уж как они будут выглядеть в конкретном воплощении — не очень важно для понимания «закономерностей». В Смуту народ хотел жить, и неважно, Минин с Пожарским или как-то иначе — но закономерно был бы выдвинут вариант самоспасения.
А вот радикальное отклонение от полосы «закономерных вероятностей» уже чревато необратимым перерождением народа (как и человека), мутацией. И о таких опасностях вопили «пророки» и юродивые, когда это чувствовали. В этом и состоит вечная борьба «воль» — за будущую жизнь в понимании каждого из носителей этой «воли». Об этом и говорил печатник в своем завещании.
Потом Коля устал плакать и, чтобы хоть как-то прекратить эту муку, пошел к матери и сказал: «Мам, это я съел»
Подчеркнутые слова — в Зеленые
Строго говоря, никаких случайностей нет. Раз это было, случилось, значит, оно входит в состав «закономерных» свойств и качеств человека, народа. Появились условия для проявления — получите, узнайте, изучите и учитывайте.
Все исторические «если бы» варьируются в генетическом диапазоне данного народа. У русских не могло быть института инквизиции; в Западной Европе невозможен институт старчества. Чтобы все это соединить в историософское знание, способное смоделировать вероятный исторический процесс, нужен совсем иной подход, иное состояние постижения — многомерное, подвижное, живое, одухотворенное. Нужно «вжиться», побыть персонажем такой реконструкции, и только из такого опыта можно позволить себе говорить про «если бы». В рамки картонного «если бы» зрелый Николай Николаевич уже не влезал. Нужно было пережить историю печатника, ощутить на себе, как полыхнула опасность иного выбора, чтобы увидеть, насколько убог любой картонный пасьянс перед живым, текучим, прихотливо-изменчивым процессом, именуемым жизнью…
Николай Николаевич называл это про себя принципом закономерной случайности. Дождь может пойти, а может и не пойти, кирпич может упасть на голову, а может и не упасть, но у любого из вариантов всегда есть одна единственная безусловная причина. Это попахивает закамуфлированным фатализмом: что бы ни произошло, все оправдано и на все воля божья, но поймать мгновение перетекания «фатальности» в «вероятность», зафиксировать, как в точке пересечения вероятностей вдруг задымится закономерность, — вот высший класс исследователя! И ведь никому не рассказать, что основы «принципа закономерной случайности» были заложены в слезах и муках почти сорок лет назад — под столом…
Эх, если бы вернуться на эти три дня назад! Как было все хорошо тогда — и как сейчас все плохо…
Как часто, прокручивая киноленту своей жизни, мы представляем, что все могло быть иначе…
<….> ККС
— Николай Николаевич. А почему вы отметили красными кружочками именно эти слова? — Что, Рита? — Я про эти «Ведомости», тут некоторые слова обведены кружками… — А-а-а-а! И здесь красные глазики! — завыл Вовка, отмахиваясь от «Ведомостей» с пометками как от саранчи <…> . — Только не говорите мне, что это бескозырки. Вторую психооккупацию я не вынесу. Николай Николаевич! Ну что это такое! В Интернете не было никаких глазиков! — Володя, не волнуйся. Ты из Интернета скачал другие «Ведомости». — Да ладно! Вот, глядите: там про слона и тут про слона …
<…> НикНик переключился на Вовика, <…>
— Ладно, Звонарев, колись? — предложила Ритка. — Эту газету мне передал один человек, — ответил Леха без энтузиазма. Он еще не был готов выкладывать тайны и делиться приключениями. — Специально или случайно — мы пока не поняли. И чем ему можно помочь — тоже пока не знаем. — Зачем ему помогать? — спросила Ритка. — С ним что-то случилось? — Ему угрожает большая опасность, — ответил Звонарев. <…> — Может, у того и спросить, кто вам эту макулатуру дал, в смысле спросить про помощь, — Никита смотрел почему-то не на Звонарева, а на Ритконосову, словно это она была начальником информации. — Это печатник один мне дал. Его не спросишь, он далеко… — Леха зыркнул на Ритку, так легко попавшую в их тайну. Конечно, она сегодня звезда, но не до такой степени, чтобы затмить его своим свечением <…>
Подпись
— Николай Николаевич, можно мне копию? Я дома хочу повнимательней поизучать, — попросила Ритка. ККЗ У Звонарева прям зазвенело в ушах от столь носастого распределения событий. Но вместо того чтобы отказать пронырливой особе, Николай Николаевич почему-то ответил: Конечно.
От досады Леха покраснел так, что веснушки спрятались под румянцем. <….> — Когда человеку нужна помощь, не так уж важно, откуда он ее получит, — как бы размышляя вслух, произнес Круглов, подходя к копировальному аппарату, и через пару секунд отдал девочке теплый листок.
— И мне копию! И мне! — тянули руки и остальные ребята.
«Ну все! Теперь не кафе будет, а проходной двор!» — отчаялся Леха. Но дядя о кафе промолчал, и Звонарев постепенно успокоился. Может, и правда, Ритконос что-то полезное нароет, вон сколько всего накопала! Веснушки повеселели, а Круглов заговорщически подмигнул племяннику.
<…> — Вовка, дай мне распечатку настоящих «Ведомостей», — попросила Ритка. — Тебе какую? Их три. — Не знаю. Давай все.
Против лома свершившегося факта нет приема
Здесь: Даня и Марина, окончание редакции, Ритка вспоминает о красном камушке (см. главу Кровь и пламя») и хочет проверить Ведомости с его помощью. Ребята собираются домой и выходят из школы вместе.
История создания этой главы и пожелания к доработчикам 
