Глава 37. Ночной разговор {social}

Ночь с четверга на пятницу Ты ухватился за конец ниточки и нетерпеливо дергаешь. А клубок, чтобы не запутать и не оборвать концы, надо разматывать аккуратно

История создания этой главы и пожелания к доработчикам

01 Проиллюстрировать

— Николай, это форменное безобразие! Что за дела у вас с Лешкой? Ты на время-то смотришь? — «телефонный» голос сестры превысил все привычные децибелы. Круглов услышал, как на другом конце провода задребезжал дверной звонок. Трубка на некоторое время отдалилась, с грохотом повесилась и не сразу вернулась обратно: — Вот он, подельник твой, явился и не запылился! Он, видишь ли, спасает народ и историю! Круглов решил действовать согласно золотому правилу оратора: если хочешь, чтобы тебя слышали, говори на тон ниже собеседника. — Натка, ну не шуми. Мы с ним действительно занимаемся одним расследованием. У парня сложный день, я сам замотался, хотел тебе звонить и… Наталья, похоже, с золотым правилом была незнакома и продолжала «заботиться о потомстве» во всю мощь своих голосовых связок: — Ты слышал, что тут он несет! Говорящая сосиска! Коридор-трансформер! Вы что, в «Зарницу» играете? — ураган «Ната», похоже, только набирал силу. — Пойми, в последние дни с нами приключаются невероятные истории… — договорить Главный Редактор не успел. — Врет и не краснеет! Скоро отец из рейса вернется, — что я ему скажу? Будет Лешке и ноутбук на день рождения, и сноуборд на Новый год! С завтрашнего дня школа — дом, и никаких болтаний! Все. Я перезвоню. «Удачи, племяш», — только и успел подумать Главный Редактор. — Она трижды звонила, когда тебя не было. — Игорь стоял, опершись на притолоку и выжидательно смотрел на отца. — Пап. Что ты думаешь обо всем произошедшем? Лично ты. У тебя ведь должна быть какая-то гипотеза? Круглов положил телефон на полку и жестом показал сыну на стул. Тот сел на него верхом, как всегда садился во время задушевных бесед. Привычка детства. — Понимаешь, после разговора с этим, ну, которого я принял за Медиума… — начал Игорь. — Почему принял? Это и был Медиум. — С чего ты взял? — В этой истории рано или поздно он должен был появиться. Но ты говори, говори, я слушаю. — Понимаешь, у меня возникло ощущение, будто ты что-то скрываешь. Не то чтобы специально скрываешь, а просто молчишь. Может, считаешь меня… — Игорь замялся, подбирая слово, — ну, недозрелым, что ли. Я понимаю, это не недоверие, а что-то другое, но все равно как-то неприятно. Пап, я очень-очень постараюсь понять тебя!

{anketa}

02 Проиллюстрировать

Николай, это форменное безобразие! Что за дела у вас с Лешкой?

Игорь привстал и выключил верхний свет. В сумраке запрыгали, задергали рукавами и крыльями длинные тени. Круглова как будто осветило отблеском костра. Это настольная лампа, став единственным источником света, выхватила лицо, а силуэт отставила в тени. Сын молча вглядывался в отца как в незнакомца. Да так оно и было до сих пор. Некоторое время прошло в полной тишине. И по этому особому молчанию Николай Николаевич вдруг понял: парень вырос. И если сейчас, в эту самую минуту, он, Круглов, не примет это как данность и не заговорит с ним на равных, такой минуты может больше никогда не наступить. — Папа, давай я спрошу напрямую: кто этот человек, что он значит в твоей, а теперь уже и нашей, жизни? Что вообще происходит? НикНик молчал. Но не потому, что не хотел отвечать. Просто ему нужна была пауза, чтобы найти слова, сформулировать то, что пока не удавалось сделать даже мысленно. Игорь это понял, и потому продолжал задавать вопросы, как бы помогая отцу оттолкнуться от них в своем рассказе: — Он спросил меня: почему ты, получив письмо, ни на минуту не усомнившись, понесся в кафе? <…> еще несколько вопросов — Ты помнишь, с чего все началось? — помедлил Круглов. — Я получаю кипу бумаг, в адресе отправителя значится: «29 генваря». — Так дело в дате? Она что-то значит лично для тебя? — обхватив стул и уткнув подбородок в спинку, Игорь ждал ответа.

03 Проиллюстрировать

— В какой-то мере да. Но дело не в дате, а в том, что было в конверте вместе с письмом. — Кстати, а что там было? Ты нам так и не показал, — вспомнил юноша. — Бумаги. — Пап, не темни. Что за бумаги? — Игорь заерзал на стуле в нетерпении. — Из тебя все клещами вытаскивать? — Да я не темню, сын. Ты ухватился за конец ниточки, не ведая, от какого она клубка, и нетерпеливо дергаешь. Я согласен, разговор неизбежен, но это долгий и сложный разговор. А клубок, чтобы не запутать и не оборвать концы, надо разматывать аккуратно. Вот я и соображаю, как все это тебе объяснить. В конверте были фрагменты моей старой работы… — Научной? Диссертации? «Как был торопыгой в детстве, так и остался», — с нежностью глядя на сына, подумал Николай Николаевич. — Не совсем… Я получил запачканные сажей обрывки старинного документа, бумага пожелтевшая, истлевшая, буквы полустертые, в допетровско-реформенном начертании. — А твоя работа здесь при чем? — А то и странно, что я, как только взглянул на них, сразу узнал свои фразы, да что там фразы, целые куски, — дословные тезисы моей гипотезы, которую, кроме меня, никто никогда не видел и не читал. Вообще никто и никогда. За всю жизнь я только одному человеку про нее и рассказывал. И то в пору, когда еще ничего конкретного не знал и не писал.

Натка, ну не шуми. Мы с ним действительно занимаемся одним расследованием

04 Проиллюстрировать

— Пап. Что за гипотеза? Да не тяни же! Круглов почувствовал: это не просто любопытство, сыну действительно важно знать то, о чем он спрашивал. — Ты знаешь, я когда-то занимался эпохой Петра, в частности, реформой алфавита. Она датируется 29 января 1710 года, — начал Николай Николаевич. — Тема меня очень увлекла, я посвящал ей все свободное и несвободное время. Сначала я был в восторге от этой реформы. Она казалась мне гладкой, гениальной и абсолютно ясной. Начал я с того, что хотел про это и написать. Показать, что было с кириллицей до реформы и что стало после. Какой молодец Петр, одним махом отсек все ненужное и сравнял наш алфавит с латиницей. Латиницей, которая — само совершенство! Я хотел найти яркие, но нерасхожие примеры, которые высветят всю гениальность этого кульбита, с чем и засел в библиотеке. У меня в голове были готовые ответы на все вопросы. Не хватало только иллюстраций. Но уткнувшись в эпоху, почти сразу я понял: мои примитивные вопросы просто отзеркаливают сведения, которые я получил в институте от своих профессоров. Я присвоил чужое мнение и засчитал его за свое. В общем, «проходить материал» пришлось заново. И по отзвукам документов, по разным косвенным сведениям о той эпохе я стал смутно догадываться, что реформа эта прошла вовсе не так гладко, как кажется. Было сопротивление… Нет, погоди, не так… — Николай Николаевич задержался, подбирая слова, встал, прошелся по комнате, потом поставил стул прямо напротив Игоря, сел, и, подавшись вперед, продолжил: — Пропущу подробности, чтобы не утомлять тебя. Я неверно сказал. Сухой остаток такой. Был человек, который … — Николай Николаевич остановился и вдруг рассмеялся. — Да разве может быть преграда для махины, обладающей такой безграничной властью, как Петр! Игорь непонимающе смотрел на отца. Невольно наблюдая за сыном, Круглов отчетливо видел: никакой иронии, весь здесь, чувствует, что ему выпало узнать что-то настоящее, и причина этой удачи — отец… Сдержанное воодушевление овладело им. Он пригладил усы и продолжил: — Через некоторое время я уже знал наверняка: среди печатников и грамотеев имелся «диссидент», возможно, последователь Аввакума, который увидел в очередной реформе «Петра-антихриста» катастрофический знак. — Это в реформе алфавита? Какая разница, как буквы писать? — удивился Игорь. — Для него разница была. Но он не отказывался печатать книги новым шрифтом, не писал «возмутительные грамоты», он просто оставил завещание, где предсказал, что сулит будущему подобный произвол человека — пусть даже и монарха — над богоданным даром.

05 Проиллюстрировать

— Каким-каким даром? — Богоданным. От Бога. Ну, так вот. В чем-то и я был с ним согласен. — Он считал, что реформа алфавита — зло? И ты тоже?! — недоуменно переспросил сын. — Слушай внимательно. В этом завещании он спокойно объяснял, что произойдет с нами, с нашим народом в ближайшие столетия. В каком-то смысле это пророчество, но не мистическое, а, говоря современными словами, прогностическое. — А дальше что с этим делать, с этим пророчеством? — брови юноши удивленно поднялись, и сходство со стоящей на столе фотографией стало поразительным. Маленький Игорь когда-то воспринимал мир как большую загадку. — Ну, пап, тогда надо ко всем гадалкам-предсказательницам прислушиваться! Это же несерьезно! Они такого наговорят… Круглов несколько раз перевел взгляд с сына на снимок и обратно и пояснил: — Печатник не был гадалкой. Это не угадывание, а размышление, анализ, если угодно. Он был думающим человеком. И вообще, прежде чем начинать новое дело, надо, как сейчас говорят, просчитывать риски. Можно сказать, это и было таким просчетом. Да и сам Петр как император великой державы должен был это сделать, любой глобальный проект начинается с прогноза. Но все это мне стало ясно гораздо позже. А тогда я просто искал завещание. — Так. Именно это я и хочу, наконец, узнать. Говори скорее! — Игорь повернул свою фотографию в обратную от отца сторону. — Только не отвлекайся. — Сначала я был уверен, да и сейчас не отказываюсь от этой мысли, что печатник считал, будто язык народа и все, что с ним связано, имеет сакральное значение. — Сакральный — это какой? Растолкуй неучу, — попросил Игорь. — Это значит «связанный глубинным смыслом с каким-то обрядом, таинством». Потом в словаре посмотришь. — То есть, если проще, какой-то подтекст? Второе дно? Так? «Молодец, дотошный!» — мысленно похвалил Николай Николаевич сына. — Не совсем. Сакральность — это не «шифровка», а наслоение значений, что ли. Знаешь, что имеют в виду, когда говорят «намоленное место»? Так вот и азбука — за века служения русскому народу и православию — несла в себе следы того, чему служила. Игорь пожал плечами: — Пап. Но ведь азбука — не икона. Да чему такому особенному она служила? Азбука и есть азбука, читай-пиши. Любой первоклашка ею владеет. — Не скажи! К писаному слову на Руси всегда было особое отношение. В изначальном виде азбука служила прославлению Божьего промысла. Неспроста же тех, кто «знал грамоте», считали посвященными.

А дальше что с этим делать, с этим пророчеством?

06 Проиллюстрировать

— А с другой стороны, бывает, что вещи, которые были задуманы в святости, перерастают в свою противоположность, а другие, задуманные как какая-нибудь ерунда, становятся великими. Типа вашей «Полундры». — Великое, сын, — улыбнулся Круглов, — до поры может быть непостижимо. Но задуманное как ерунда великим стать не может. Ловкачи, конечно, могут повесить лапшу на уши «грамотным» современникам. Но кому все это нужно в будущем? Потомки все равно будут искать то, что в нашей современности делалось «навсегда». Круглов сделал паузу. «Не увлекаюсь ли я лекциями?» — подумал он, вглядываясь в разгоряченное лицо сына. Но Игорь смотрел на него с таким нетерпением, что отец не стал испытывать его и продолжил: — Однако вернусь к своему рассказу. Поначалу я опять пошел по проторенному пути и предположил, что это предсказание-завещание просто состоит из перечисления литер, вычеркнутых Петром из алфавита, с пространным комментарием к каждой: какие у нее сакральные функции и что произойдет, когда буква исчезнет. — То есть буквы рассматривались как какой-то код, вроде заклинания? Переставишь слова — и сила исчезнет? — Ну да, примерно так.

07 Проиллюстрировать

— Ну, а потом — нашел ты завещание? — Не торопись. Уйму времени я потратил на то, чтобы навести справки про «репрессированные» литеры и вникнуть в их значения. Но это ничего не дало. Абсолютно! Только всякий бред вроде нумерологии. Правда, я узнал для себя историю кириллицы, в деталях изучил этапы и смыслы ее реформирования. Но что касается Петра, окончательно пришел к своему изначальному выводу, что он поступил крайне рационально: убрал из азбуки дублеры, ликвидировал «титлы» и «силы» и облегчил тем самым путь простого народа к грамоте. — Тут я с тобой согласен. По-моему, ты тогда чересчур увлекся. — Все куда интереснее. Я, действительно, тогда так увлекся, что даже не заметил (кстати, как и ты сейчас): я же ищу то, что сам же и придумал, то, чего нет. И ведь я вполне отдавал себе отчет, что печатник с его завещанием — только моя гипотеза. Но искал как одержимый… Ты понимаешь, сын, что это могло значить? — Кажется, понимаю… вернее, догадываюсь, — в глазах юноши заметался огонек мысли. — Вера — это как недоказанное знание… А может быть, и недоказуемое. Что-то такое, да? В комнате уже стало совсем темно, и свет от абажура оставлял на стене косые блики. — Ты сказал: Петр поступил рационально, — Игорь подвинулся поближе, чтобы лучше видеть отца. — Насколько я тебя знаю, слово «рационально» на твоем языке не несет положительного оттенка. Или я ошибаюсь? Что ты имеешь в виду под «рациональностью»?

Вера — это недоказанное знание… А может быть, и недоказуемое

08 Проиллюстрировать

— Иди сюда. Ну-ка, смотри, — Круглов приподнялся и достал с полки Лехины «Ведомости». — Это дореформенный текст. Строки кривые, буквы «корявые», одна в одну сторону наклонилась, другая в другую. Всякие точки-закорючки сверху-снизу. Представляешь, каково типографскому резчику этот набор исполнить? Долго, дорого, трудно. 1703  А вот тебе для сравнения — почти то же самое, но напечатанное «петровыми азбуками», родившимися в результате реформы 1710, — Круглов выложил перед сыном другой листок и наклонил лампу. 1710  — Ну да, разница есть, — согласился Игорь. — Все буковки, как на параде, ровненькие. И лист выглядит чище, а тот как мухами засиженный из-за этих закорючек. Кстати, что это за закорючки? Смысл в них какой? ККИС

09 Проиллюстрировать

— Это, Игореша, «силы», «псили» и «титлы». То есть ударения, придыхания и сокращения. — Сокращать-то зачем? А, понял! Бумагу жалко? Круглов улыбнулся. — Да, для этого тоже. А самое главное, что тебе будет легко понятно: раньше при чтении приходилось почти что расшифровывать буквы и их сочетания. Например, ижица читалась совершенно по-разному в зависимости от окружения, в котором стояла. — Круглову было приятно и радостно, что сын с такой заинтересованностью отнесся к его «лекциям». — Кроме того, ее звучание зависело от надстрочных знаков. А вот после Петра читаться слова стали так, как они написаны. «Выжившие» буквы без вензелей и украшательств выглядели проще, печатный лист стал ровным и светлым. — Так это класс! Там, — кивнул он на Лехиного близнеца, — за загогулинами и буквы-то не отличишь. Красиво, но нерационально. А новая азбука — рационально, но… — Что «но»? — Не знаю… Но чувствую, что тут сидит что-то в засаде. — Объективно: с азбукой Петра чтение стало легким и быстрым, письмо — проще в освоении, — продолжил Николай Николаевич. — И в чем неоспоримая заслуга реформы — книгоиздание после нее пошло семимильными шагами. Собственно, в этом, по моей версии, и состояла цель Петра: упростить резку букв и удешевить печать. Азбуку-то он реформировал, так сказать, «заодно». — Пап, это все, правда, очень интересно, но все-таки — что там дальше с печатником? Круглов, переходя к самому главному, разволновался. Поискал в карманах расчесочку, не нашел, взял со стола чернильницу-пресс, повертел в руках, взглянул недоуменно: зачем взял? И, так и не выпуская из рук, продолжил: — В какой-то момент я опять запутался. Мой герой выступает в защиту старой кириллицы? Абсурд. Он ведь книжник, печатник. После реформы открывались типографии, появились заказы. Кстати, хороших мастеров в ту пору было мало, иностранные стоили дорого, свои ценились на вес золота. Зачем ему было протестовать? Ему бы заказы брать. И вообще: «убитые» буквы когда-то были заимствованы из греческого, значит, на святыню Кирилла и Мефодия русский царь не посягал. Вдохновившись изяществом антиквы, Петр хотел лишь привести в порядок графику — то есть начертание букв. — И правильно. Не мешало бы еще и орфографию с пунктуацией поправить, а то исключений больше, чем правил. Круглов рассмеялся: у Игоря всегда были нелады с русским языком. Но встретившись глазами с нетерпеливым взглядом сына, он серьезно продолжил: — В конце концов, я понял, что Карара говорит не про буквы, не про реформу, не про азбуку, а о чем-то другом. О чем? — Карара? — Это прозвище моего печатника. Странное, да? — Нерусское какое-то. Коряво: Кара, каркать. Может, татарское? Звучит как-то грозно. — Да, странноватое. Я и сам его только сегодня узнал. Вот, записал себе: узнать происхождение. ККЗ

И по этому особому молчанию Николай Николаевич вдруг понял: парень вырос

10 Проиллюстрировать

— Так ты понял, что имел в виду этот Карара? — Игорь аккуратно вынул из рук отца чернильницу и поставил повыше, на полку. — Я попал в паутину парадокса. С точки зрения здравого смысла, печатник Карара должен быть с Петром согласен: это же благо — больше простых смертных смогут постигать божественное слово, читать священные книги, будет меньше искажений канонического текста. — Это я уже слышал, плюсов много. Я все жду: в чем Карара видел минусы? — Минус — это было бы слишком просто. Посчитал количество минусов и плюсов, сравнил, чего больше, и поставил резолюцию. Если б все так легко! — глядя в окно на шевелящуюся под дождем листву, Круглов подумал, сколько же раз поздним вечером шел такой же точно дождь, а он стоял в темной комнате, выходящей окнами во двор, и смотрел на танцующие в ночи листья. Нежность к сыну на какой-то миг смешалась с этой ностальгией. — Знаешь, нередко первоначальная задача при внимательном рассмотрении перерастает в совершенно иную. И наступил день, когда я открыл для себя, что искал решение, не понимая условий. Николай Николаевич уперся лбом в стекло. Приятный холодок немного остудил его. ККС  — Но и Карара нарвался на мой парадокс: с одной стороны, налицо демократизм новой азбуки, сомнений нет, за реформой будущее; с другой — то, что неизбежно придется принести ей в жертву, — сокровища духовного знания, связанные с прежней книжностью. — Опять не понимаю! Куда эти сокровища денутся, если одни буквы другими заменят, да еще и чтение упростят? Наоборот ведь, духовные знания станут общедоступными! — Сейчас грамота всем доступна, но стали ли мы более духовными? — ответил Круглов вопросом на вопрос сына. — А разве нет? Дикие времена канули в лету, на площадях не казнят … — Разве? — усмехнулся Круглов. — Ну, а дух человеческий? Крепче стал? — Не от количества же книжек на полке это зависит. — Карара осознавал и хорошо чувствовал, что истина — за пределами разумных доводов. Как человек думающий, он отлично представлял альтернативу нашей стремящейся на Запад истории. Реформа азбуки и все, что с ней связано, — только бикфордов шнур. Рвануть должно в другом месте… Значит, решил Карара, он ни перед кем не ответчик, кроме как перед Всевышним. И взбунтовался — вопреки очевидностям. Сумрак вдруг сдвинул свои пределы. Игорю показалось, что во всполохе, который на короткое мгновение осветил силуэт отца, проявился кто-то еще, и что в комнате их уже не двое, а трое; он же сам — свидетель и участник этой встречи.

В конце концов, я понял, что Карара говорит не про буквы, не про реформу, не про азбуку, а о чем-то другом

11 Проиллюстрировать

— Между тем, я продолжал свою работу, несмотря на ее неперспективность, — вернул сыну реальность Николай Николаевич. — Все нужные мне фрагменты и куски — никаких ксероксов тогда не было и в помине, — я терпеливо переносил в свою тетрадь. — В зеленую? За которой этот шланг из кафе охотится? Зачем она ему понадобилась? В ней какие-то ценные записи? Расскажи о ней подробнее, — попросил Игорь. — Она была поделена на две части. В первую я заносил то, что находил по своей теме, а во вторую, — Круглов сделал такой жест, как будто перевернул тетрадку, — записывал свои мысли. И вот однажды, — как сейчас помню, это было перед самым закрытием библиотеки, я уже собирался сдавать свои залежи в окошко, — из какой-то подшивки выпало перо. Длинное, посеревшее от времени, перо. Ничего антикварного, просто палочка, очиненная для письма. Знаешь, иногда в старых книгах можно найти открытки, письма, записки, которые использовались вместо закладок и были забыты между страниц. Видно, это перо тоже служило закладкой. На нем были какие-то стертые значки, а может, просто насечки. Я шутя поводил перышком по листку, вроде как расписываюсь. Перо записало, будто его только что обмакнули в чернильницу! Я даже струхнул, ну, думаю, перезанимался. Из зала уже выгоняли, и я сунул его за пазуху — ладно, дома разберусь, а завтра положу на место. Дома попробовал почеркать на бумаге — бесполезно. Тогда я стал писать им, окуная вот в эту самую чернильницу, — Круглов снял с полки пресс, повертел в руках и поставил на место. — Люди, чья работа связана с написанием текстов, знают, какое значение имеет то, чем ты пишешь. Это перо давало быстрый штрих, скользящий, словно летящий по бумаге, размах (а я, ты в курсе, очень люблю писать размашисто). Оно реагировало на нажим, скрипело, но не брызгало. С большой неохотой я понес возвращать свою находку в библиотеку. Сунул в папку, но когда открыл ее — пера не было, как я ни перетряхивал, ни пересматривал свои бумаги по страничке. Вернулся домой, убежденный, что потерял хорошую вещь — и обнаружил ее на самом верху в той же папке. Не буду даже останавливаться на том, как я повторил попытку, и к чему она привела. Перо пропадало и появлялось, и будто играло со мной в прятки. Мистическим образом оно исчезло перед походом на экспертизу к знакомому студенту-криминалисту, а следом опять нашлось. В общем, еще два-три таких случая, и я понял: оно просто не хочет, чтобы его видели. Так оно и лежало в зеленой тетрадке, всегда готовое к письму. Потом работа захватила меня, и я привык к нему, как к любимой ручке, не обращая больше внимания на загадку. И знаешь, самые лучшие строки в моей зеленой тетради были написаны именно им. <…> ККЗ

…глядя в окно на шевелящуюся под дождем листву, Круглов подумал, сколько же раз… смотрел на танцующие в ночи листья Как быть с пером, варианты 1. Оставить тут 2. Перенести в главу «Легенда о мятежном печатнике» и положить в Сашенькину тетрадь 3. Вообще убрать из повести

12 Проиллюстрировать

<…> Круглов осекся, заходил по комнате, переставляя с места на место то пресс, то рамочку с фотографией маленького Игоря, то стаканчик для карандашей. Потом собрался с духом и произнес: — Однажды я пережил большое душевное потрясение — от меня ушла любимая девушка… — Мама? — Нет, это было еще до мамы…. Самым тяжелым было то, что она не просто ушла, не просто покинула меня, — она пропала. Исчезла. Совсем. Даже дом, в котором она жила, мгновенно пошел под снос. В деканате института, где мы учились, мне не смогли дать никаких сведений — их просто не было! — голос у Круглова дрогнул. ККС

13 Проиллюстрировать

Под окном прогрохотал грузовик, на несколько секунд осветив фарами окна соседнего дома. Те отбликовали прямо в квартиру длинными светлыми полосами, отрезая отца от сына. — В тот год была страшно морозная зима. И мне казалось, что холод пронизал не только улицы, но и всю мою жизнь. — Пауза была долгой, НикНик не решался заговорить о самом трудном, будто вместе со словами могло прийти и то ощущение вымороженности. Он снова подошел к окну, машинально прихватил с подоконника брошенный карандаш и, глядя в ночь, молчал. — Однажды вечером я понял: жить больше незачем. Глаза Игоря округлились. Он хотел что-то сказать, но так и не нашел… Ему и в голову не приходило, что его доброго, милого, такого смирного отца посещали подобные мысли. — Да, мне не хотелось жить, я не видел смысла. Хотя я был молод, здоров, полон сил… — он повертел в руках карандаш, потом поставил его в стаканчик и продолжил уже более решительно: — Это состояние, когда я хотел расстаться с жизнью, длилось не больше десяти минут, но за эти десять минут я успел прокрутить в голове все свое прошлое, настоящее и будущее, как мне тогда казалось, совершенно никчемное: меня бросила любимая девушка, и совершенно правильно сделала, я неудачник, бездарь, и все, за что я берусь, заканчивается ничем. Собрался написать прощальную записку. Вытащил свою заветную тетрадку, из нее выпало перо. Я поднял его. Все те же значки, засечки. Мне пришло в голову, что этот назойливый код, который я так и не разгадал, — не более, чем набор букв, не имеющий никакого значения. Да даже если и имеющий! Какая разница! Сейчас я напишу этим чертовым пером последнюю записку и все встанет на свои места. И как только передо мной лег чистый белый лист… До сих пор не знаю, что это было. Сейчас думаю: степень отчаяния и решимость были таковы, что в здоровом организме сработала аварийная защита.

Однажды я пережил большое душевное потрясение: от меня ушла любимая девушка…

14 Проиллюстрировать

Знаешь, что такое сумасшествие? Это ведь чисто человеческий феномен. Когда человек осознает, что ситуация несовместима с его представлениями о себе и мире и, значит, жить дальше бессмысленно, незачем, — сознание «ломается», выходит из строя. Человек остается жить. Только это уже другое существо. В предельной степени поражения — просто биомасса. Сумасшествие — это торжество материи над духом. Так природа смеется над Богом в человеке. Помнишь, как их называют у нас, — «убогие». Но ведь человек не соглашается! И если выбирать между сумасшествием и самоубийством, — он выберет, конечно, второе. Но этот выбор — уже сумасшествие! Ты понимаешь, сын, какая ловушка ждет каждого отчаявшегося? Игорь как завороженный слушал отца, не отрывая тревожного взгляда. Он не все успевал понять, но мысль уже летела вслед за отцовой — минуя банальные последовательности. Круглов в крайнем волнении разгладил усы, постоял в проеме двери, словно собираясь выйти, а на самом деле старался успокоиться, глядя в полумрак прихожей. Наконец, повернулся и заговорил снова: — Короче говоря, на какое-то мгновение я стал «убогим». Знаешь, конечно, что это означает не только «жалкий, ограниченный», но в русском понимании это еще и «угодный Богу»; к ним, к юродивым, прислушивались, считая, что их устами глаголет Божья истина. Я побалансировал на грани… и не тронулся умом, а прозрел — в смысле, наступило прозрение. Это, Игорь, невозможно рассказать, описать, но мы договорились, что я ничего не буду скрывать, а ты попробуешь понять…

Убрать то что серым? Ваше мнение?

15 Проиллюстрировать

Это восхитительное состояние, на грани восторга, — когда ты и делаешь сам что-то, и ты же одновременно наблюдаешь за собой, делающим это что-то, и при этом совершенно отчетливо сознаешь, что все происходит в неком параллельном измерении, хотя столь же отчетливо видишь свои руки, предметы вокруг, слышишь привычные звуки этой жизни… Передо мной тогда словно загорелось неяркое пламя, и я увидел себя не в своей студенческой десятиметровке, а сидящим за длинной деревянной лавкой. Понимаешь, я был собой и в то же время не собой, и находился я и у себя и не у себя одновременно. Я видел, что вокруг были разбросаны не обычные предметы студенческого бытия, не конспекты и открытая на «счастливой» странице зачетка, а совсем другие вещи: гравюра с видом какого-то морского сражения, засиженная мухами чернильница, рукопись с какими-то расчетами, горсть грифельных карандашей… И это меня нисколько не удивляло. Вместо привычного холода — жар от голландской печи, украшенной старинными изразцами. Я схватил перо и стал писать, писать… Но то, что выходило из-под него, уже не было прощальной запиской. Круглов как будто увидел все опять: и печку с изразцами, и горстку карандашей на столе, и перо, и чернильницу. И чувствовал: сын тоже видит это — так внимательны его глаза. Игорь с нетерпением ждал продолжения.