Мы оставили наших героев в тот самый момент, когда Ритка и Леха обнаружили себя не по разные стороны баррикады, как это всегда бывало, а по одну. Ритуля обронила: «Благодаря безграмотным реформам». Вован взвился, Вадик покрутил пальцем у виска, кто-то хмыкнул. А Звонарев, Звонарев: «То, что твой Петр грохнул нашу кириллицу, — рявкнул Звонарев на Вовика, — привело к необратимым последствиям».
Ритка даже не спросила, к каким — она была на одной волне с Лехой, чувствовала … <…>

<…>
Что же было потом?
А потом замолотил вентилятором системный блок и каждому стало ясно: все, что было «до», — это только путаное предисловие, а главное — еще впереди.

 [1] Да что за день такой сегодня! Вдруг, словно поддерживая общее смятение, заскрипела и с треском распахнулась форточка и веселой кривой дугой понесся по головам сквозняк. Никита с Даником рванули к заходившей ходуном двери; Вадик, уронив стул, потянулся к флагштоку, чтобы удержать его от крушения. Девчонки схватились за юбки и завопили: «Бумаги! Ловите бумаги!»

Что дальше?
А дальше сделаем небольшой финт ушами и напомним нашим дорогим читателям, что выражение «Привычка — вторая натура» и в самом деле является действующей аксиомой. Наглядный пример — Вадик: надо-не надо, но каждый раз, уходя в себя, он что-то черкал на всех поверхностях, что попадались ему под руку. Уходил «в себя» он частенько, поэтому последние страницы школьных тетрадей у него всегда были разрисованы.

Все время, вплоть до взрыва форточки, он пытался запечатлеть на флипчарте нечто, похожее на Петра I.
— Ой, художник! Это что за тип? — прищурилась Маша, когда бумажная буря улеглась. Она считала себя законченным мастером, поэтому придирчиво относилась к рисункам других, нехудожников.
— Не тип, а типа Петр I, — подписал свой набросок Вадик. — Кстати, по имени этого типа названа целая эпоха. Рассуждаем о реформе шрифта, реформу провел Петр Первый, эпоха Петровская. Так что вот вам и символ, о котором задано написать, — и поднял вверх указательный палец, по праву именующийся перстом.

Рита быстро наклонилась, подняла выскользнувший из-под НикНика листок и почувствовала, что кто-то его крепко держит и тянет в обратную сторону.

— Тогда что стоишь, Вадя, пиши, — распорядился с дивана Едкий. — 1702 год — еще выходит рукописная газета. Печатные номера — 1703-й. А в 1710-м эта газета была уже набрана гражданским шрифтом. Все, так сказать, этапы славного пути. Вован, найди фотографии «Ведомостей» разными шрифтами. За это и зацепимся.

Все же надо признать: штатный структуралист Едкий Даник иногда выделялся не острым языком, а умением быстро выводить сухой остаток. Пожалуй, он единственный в «Полундре» мог сказать «стоп» и «подвести черту», предложив при этом что-то вменяемое (за это его любила историчка, не устававшая повторять, что голова у него — друг, а язык — враг). В этом он превосходил даже старпома.
— «Ведомости» ? В Спецвыпуск?
— А что такого?
— Надо что-то другое, — не согласился Вадик, но все же закрепил то, что сказал Даник, на своей доске.
— Почему? Чем тебя не устраивает <…> ?
Ритка и Леха сосредоточенно следили за рукой старпома, не сдвинувшись с места. В то время как все, склонив головы, ждали, чем кончится пререкание Дани со старпомом, они, как Чип и Дейл, продолжали стоять рядом, вцепившись в листок, будто их замкнуло.


— Точно говорю: кто в Спецвыпуск записался из других школ, именно этими картинками будут всех удивлять. Оно нам надо? Пополнять ряды клонов? — посматривая на Машу и ожидая от нее поддержки, потер висок Вадик. — Это как «новость», что небо голубое, а трава зеленая.
— Вадя, ты преувеличиваешь. Или наоборот, преуменьшаешь, что в данном случае одно и то же.
— <…>
— А мы подадим известное с новой приправой.
Выждав дипломатическую паузу, Вадик скрепя сердце пошел на уступку:
— Ладно, отказаться всегда успеем, — и кивнул Вовику: ищи «Ведомости».
— Вы сейчас понапридумываете невыполнимых заданий, — не выдержала Катя I. — А потом будете из кожи вон лезть, чтобы их выполнить, — подхватила Катя II. — Взяли бы, действительно, да и написали что попроще.
— Попроще — не есть «получше», — возразила Носова.
— Попроще — есть «поскушнее», — поддержал ее Звонарев.
Едкий обернулся:
— У нас, вроде, уже есть синхронисты. Может, переименовать вас в Звононосовых? Или Носозвонкиных?
— Ты сам лучше переименуйся, — посоветовал Звонарев.
— В Сладкого, — досоветовала Ритуля. Ну и денек!

Любитель «поинтернетить» быстренько выудил «Ведомости»:
— О, прикольно. Три в одном. Как до лечения и после лечения, — Вовка послал на печать три изображения «Ведомостей» разных лет.

<….>  [1]
Маша подошла к принтеру и приняла распечатку. Ей как художнику нужно было сказать свое слово.
— Это и есть первая русская газета? Ну, с рукописным варинтом понятно, — заключила она. — А в печатных разница — как у иня с янем, — встретив неестественный взгляд Звонарева, она стала оправдываться: — Ну, что такого я сказала? Прогресс-то налицо. В последнем варианте вообще все чистенько, без закорюков.

— А что есть «прогресс», только без научных объяснений, а с точки зрения тебя? — вдруг выбросила Ритка. — И тебя, — окликнула она Даника, который понуро сидел на диване и думал о чем-то своем («О Маринке печалится»). — И вас! — кинула она Никите с Вовкой.
Быстрее всех среагировал Никита:
— Прогресс — это когда что-то улучшается.
— Техническая эволюция, — то ли поправил, то ли уточнил Вадим. — Ненужные детали долой, необходимые пусть бу, все становится пригоднее. Результат — шаг вперед.
— Чей конкретно шаг? — вскинул голову Леха, подогретый красноречивым взглядом Круглова.
— Общества, науки, культуры, производства, — вспомнил Вадик последние конспекты по истории.
— В основе эволюции лежит естественное развитие, — цыкнула Ритка. — А в основе технического прогресса, — ты ведь об этом говоришь? — все-таки нечто иное.
— Что?
— Революционное преобразование, — негромко сказал Круглов.

Все уже привыкли, что во время редакционных перепалок НикНик, как правило, молчал. Но каждый знал и понимал: капитан — он все равно рядом. Просто у него привычка такая — слушать и не вмешиваться. До поры, конечно, до времени. Иногда ребята сами требовали, чтобы сказал свое слово, но это не было словом мирового судьи, скорее, он помогал переводить сказанное на более понятный язык и попутно выделял какие-то мысли, которые прозвучали, но их не расслышали как надо.

<…> Обычно взрослые обижаются, когда им возражают. Этим недостатком Круглов не страдал: с ним можно было спорить. Постепенно в редакции сложился такой порядок, при котором «спорить» не означало «ссориться»; иной раз споры доходили до вулканической температуры кипения, а потом спорщики вместе бежали домой, перекидываясь по дороге снежками или смешками.

— Николай Николаевич. Но ведь вы не хотите сказать, что прогресс — это плохо? — повернулся в сторону капитана старпом.
— А по твоей, Вадя, логике получается: вот так, одним росчерком утиного или, как там сказала Ритконосова, индюшиного пера, — Леха чуть сдвинулся от Ритки к Круглову и встал в позу, однозначно показывающую «да, плохо», — кто-то взял и обеспечил нашему алфавиту прогрессивность?
— Павлиньего, — шепотом подсказала Катя I.
— Неважно. Индюк — это и. о. павлина, — отрезал Звонарев.
— Во-первых, не кто-то — царь. Во-вторых, не одним росчерком. Не надо передергивать. Этот процесс шел несколько лет. В-третьих, я только хочу сказать, — не сдавался Вадик, за плечами которого стояли горы конспектов и зачетов, — что после реформы, и это хорошо видно по скачанным Вованом образцам, наш алфавит стал намного совершеннее.
На слове «совершеннее» Ритуля чуть не подпрыгнула.
— Вадя! — переместилась она ближе к Звонарю. — А ничего, что наш алфавит младше латинского? Причем больше чем на десять веков!
Удивительно, но Звонарев снова не отодвинулся от нее, будто не отрицая, что он и Ритконосова заодно. Ритка даже не сразу обратила на это внимание, так ее захлестнуло чувство досады: Вадик явно возносил латиницу и принижал ее кириллицу.

Ритка не заметила, а все, кто находился в редакции, включая Круглова, сразу заметили: Звонарев снова прикрывает Носову? Если бы Луна сменила свое движение и побежала вокруг Солнца, всеобщее удивление было бы меньшим.

— И что следует из твоей математики? — спросил Вадик Леху.
— Из этого следует: будем побеждать тебя аргументами, — обошел диван и встал с ними рядом Даник (ну и дела!) — Что нам рассказала Рита, она же Пума, она же великий исследователь буквы «Р»?
— Латиницу никто не дергал за ухи, не заставлял ее вырастать, — выпалила Носова, — вот она и стала совершенной в процессе эволюции, постепенно, без технических прогрессов.
— А нашу кириллицу то и дело реформировали! — почти крикнул Леха.
— Это все равно, что первоклашку заставить сдавать ЕГЭ и считать, что старшеклассники более совершенные, чем мелкие. Если бы кириллицу не тянули за уши, она сама пришла бы к идеальным формам, — завершила Ритка.

— Не аргументы, а детские взбрыки, — хмыкнул Вадик. — Во избежание лишней работы спешу предупредить, что это, — он сложил ладони домиком, — тупик. В Спецвыпуске такое не напишешь. Нас просто не поймут. Данчик, а ты, никак, переходишь на эволюционную позицию?
— Не исключено.
— Смысл?
— А я люблю древних китайцев.
— Какая связь? — чуть не сбился старпом.
— У них есть хорошая пословица: «Тяпка у тебя в руках или мотыга — лучше дождаться созревания плода».

Девчачий ряд во главе с Машей, синхронно склонив головы набок, внимал этому почти мужскому разговору и потряхивал челками. (Что-то в этом есть китайское, подумала Ритка).
— Слушайте, вы же буквально полчаса назад все верещали, что все чистенько стало, рационально? — хлопнул себя по колену Вадик. Он хотел получить себе более компетентных компаньонов, раз уж его предложение не прошло. — Мой мелкий братан, когда ему мама давала яблоко, плевался. А потом распробовал. Так и с этой реформой: пользу осознали со временем, когда наша культура двинулась вперед. — Вадик, хотя и не собирался сдавать свои позиции, на какое-то мгновение засомневался: аргументы «эволюционистов» действительно произвели на него впечатление, прежде всего, своей неоспоримой и в каком-то смысле красивой логикой.

Но все-таки он собирался на исторический, три раза в неделю занимался с опытным репетитором, отлично знал материал и по праву мог претендовать на истину. Второе — он презирал любой ревизионизм, ибо пересматривать научные данные, много десятилетий подтверждавшиеся историческими исследованиями, — дело безнадежное, только для чудаков. Надо быть совсем неадекватным, чтобы кидаться на эту стену. Тоже мне, любители китайской древности. Третье: даже если на минуту допустить, что юные дарвинисты в адеквате (неплохо бы Пусякина с его адекватором на них напустить), все равно КПД от всех этих сотрясений воздуха — нулевой. Разве что побегать вокруг азбуки и согреться.

Единственное, что смущало: Круглов как-то странно молчит. Почему-то не хочет прерывать этот базар. Устранился? Думает, эти оригинальные «мысли на полях» дадут материю для номера? Извините. Только народ смешить.
— Что мы рассусоливаем: нужна реформа — не нужна реформа. Давайте сразу проголосуем и отправим результат в Министерство образования. Пусть нам вернут кириллицу, — сострил старпом вместо Даника.
<….> нужен переход, предложите

Китайская стена из Носовой, Лехи, Даника и немного Круглова подвинулась: Рита отошла к окну. Она уже не пыталась просигналить: «Я тут. Обратите на меня внимание». Она уже не ждала развязки. На листке, который Звонарев, наконец, выпустил из рук, красовались красные овальчики, вроде тех, что она рисовала сама, но и они не привлекли ее внимания. Как одинокая капля по стеклу, по Ритке разливалась печаль. Так бывает, когда ты не в силах объяснить близким людям то, что постиг сам: нет у тебя подходящих слов, а все, что можешь сказать, — не то. И ты молчишь, молчишь, отбиваешь пустые октавы, исполняешь музыку тишины…
Звонарев невольно уловил, что Носова второй раз за сегодня какая-то «отдельная». И не такая уж она «колбаса», как выяснилось.

Ритка смотрела в окно, а за ее спиной поднялся такой ураган, что Вадик только успевал записывать фамилии «эволюционистов» и «реформистов». Нашлись и «непримкнувшие».
— Как только у бедных европейцев мозги не снесло от нашего алфавита? — вздыхала Маша, успевшая за время заседания пару раз пообщаться с зеркалом.
— Да при чем тут европейцы? — орал Звонарев. — Сидели бы в своей Европе и реформировали свою латиницу сколько влезет.
— Петр прорубил окно в Европу…

— В Европу — окно, а к нам — дверь, получается?!
<….>  [1]
После «надцатого» круга Вадик взмолился:
— Народ. Давайте суммировать. Я настаиваю. Реформа — это огромный плюс. Аргументы: прогресс. Леха, Едкий и Ритконос — ставят ей минус. Способ доказательства — переорать. Есть еще мнения?
— Некоторые современники Петра были против этой реформы, — голос Лехи звучал так не по-звонаревски глухо Штамп на штампе
— О ком-то конкретном говоришь или так, вообще? — тихо спросила Ритка, продолжая смотреть в окно.
— Не вообще, а …
Леха замялся, и его перебил старпом:

— Ладно. Порезвились — хватит. Давайте все-таки попробуем какой-нибудь исторический эксклюзив найти.
— А какой эксклюзив нужен? Такой подойдет? — Рита, так и не оборачиваясь, вдруг подняла над головой тот самый документ, в который они вцепились с Лехой, стукнувшись лбами. Все произошло так быстро, что она сама не поняла, что сделала.
— Что там? — чуть ли не дуэтом спросили Вадик и Никита. Поговорку о том, что у кого-то очень умного мысли сходятся, никто не отменял.

— «Ведомости», 1703 год, — раздался голос Круглова из противоположного конца кабинета. — Но немного не те, которые только что вытащил Володя из сети. — Другие.