Старпом давно убедился: практически все в газете зависит от редактора. У талантливого реда даже слабые струйки «играют», а у бездарного и фонтаны тускнеют. Некоторые думают, что делать газету — это тупо растыкивать заметки по колонкам. Но в этом деле любая мелочь требует придумки, подчиняется правилам и логике. И эстетическому чувству, разумеется. Тона, полутона, оттенки мысли и настроения — все это нужно подчеркнуть, выпятить или спрятать.

Если бы не срочная работа, старпом давно уже потягивался на кухонном диване в предвкушении маминого ужина. Но эти «прекрасные» Кати… Это ж надо было так наошибаться в наборе, да еще и навставлять в хороший текст банальностей!
Вчера классная знаменитого 9 «А» поймала его в коридоре и, смущаясь, всучила ворох листов. «Краткий курс воспитания родителей»:
— Наверно, вы такое не печатаете, но… Может, на досуге посмотришь?
Конечно, большая часть его головы сейчас была занята Спецвыпуском и азбукой, но нельзя же все силы только на них бросать! Текущий номер — это святое.

И что она так волновалась? Прям как школьница при сдаче реферата. Название — уже удача. Старпом ценил крепкие заголовки. Хороший заголовок — как лестница в подъезде: сразу видно, что за люди в нем живут.
Забавная, кстати, статья. По крайней мере сам Вадик в затронутом классручкой вопросе был достойным экспертом, его-то предки воспитаны идеально. Да и им с Вадиком подфартило — все страсти-мордасти переходного возраста Дубровского беспоследственно миновали. Он словно родился в очках, у доски, с поднятым перстом.
«А вот братьям по разуму точно не помешает», — решил счастливчик и перекинул материал в набор.

Так вот, про газету. Поначалу перед тобой — голая материя, груды словесной руды, и только по воле человека, который замешивает живой номер, как скульптор глину, эта материя становится материалом. ККС 

Синхронисткам была поставлена нехитрая по своей элементарности задача: набрать статью и попутно придумать, «как ее подать», то есть с каким соусом. Но то, что сделали с ней Катюхи…
Есть такое выражение: «Убить текст» — это, скажем, когда под статью подкладывают пестрый фон, и тот, подобно гирям, тяжелит строчки. Но тут было еще хуже: оглупление. Глупости торчали из каждого абзаца, как иголки из испуганного дикобраза.

Или головы у «императриц» в этот раз были забиты опилками туже-плотнее обычного, или <…>, но после их «кропотливой» работы «Краткий курс» подлежал срочной реанимации. Иначе вместо полезного руководства по разрешению семейных конфликтов читатели получат бородатые советы типа:
1. Родители всегда правы.
2. Если родители не правы, смотри п.1.

Пока Вадик перезагружал компьютер, Носова встрепенулась и, чтобы не вызвать подозрения к непонятной отсрочке своего ухода, затеяла нервную борьбу с беспорядком.
— Побросают все, где попало, и скорее по своим «неотложным делам». А некоторые особо талантливые, — Ритуля поджала губы, — вообще никогда не перетруждаются.

Но Дубровскому было не до нее. Он уже перебирал картинки, которые Машка рисовала и от нечего делать складировала в редакционный запасник. Вот: из цикла «Время», очень даже в тему. А если позволить себе небольшую правочку текста и мягко переиначить концовки «Краткого курса», чтобы они сводились на «время», а в пару к картинкам припаять подходящую афористику — получится «материал в материале». Класс! Вот он гений!

Старпом выудил из запасника заготовку с весами и приставил к статье. Припечатал первое, что вспомнилось: «Мы знаем: время растяжимо. Оно зависит от того, какого рода содержимым вы наполняете его». Все превосходно сочетается! И весы, и содержимое, и растяжимое.

— Кружки почернели от заварки! — опять забубнило сбоку. — А Машка хоть бы имела совесть помаду стереть! Все измазюкала! — новоявленная Золушка повертела фарфоровую, с цветочным орнаментом, чашку, изучая цвет отпечатка, — перламутровая…

Вадик вытянул из директории «Великую книгу афоризмов» и открыл на «Классике»:
«Часто люди плывут по течению времени. А между тем наш утлый челнок снабжен рулем: зачем же человек несется по волнам, а не подчиняется собственным стремлениям? Данте»

А у перламутровой Мани, пожалуйста вам, бегемот в челноке:

Восхищение, переполнявшее старпома, контрастировало с почти скорбным протестом Ритули.
— Лучше припиши: «Время мусорить есть, а времени убирать не предусмотрено», — процитировала она бабу Капу.
— Слышь, Рита Носова, тебя кто-то заставляет? Иди и не нуди! Я сам все уберу.

Он был страшно доволен собой и своим замыслом. И Маней, которая всегда рисовала впрок, и даже Катям, которые его прокатили.
Ритке и самой надоело кваситься, и она принялась изводить беспорядок, стараясь лишний раз не отвлекать старпома, занятого совмещением бегемота с «Кратким курсом».

А главный спасатель «Полундры» тем временем на всех парусах несся в родную гавань. Он ужасно соскучился. Да и пара-тройка бутербродов пришлась бы кстати: после дополнительных по географии аппетит разыгрался нечеловеческий.
Но в коридоре его окружили, завертели, заговорили Катюшки, да так, будто их было не две, а, по крайней мере, пяток. Леха чувствовал себя, как на карусели.
— Слышал фишку? — тараторили «императрицы» совсем не по-царски. — Мы азбуку придумали! И Пароходову к себе в «Полундру» позвали! А Машка изобразила босых бояр… А у Петра две собаки… — они так мельтешили, перебивая друг друга, что у бедного Лехи в голове закружилось.
— Азбуку про Пароходову? Босые собаки?
Но девчонки уже скакали по коридору, решая на ходу очередную «проблему всей жизни»: кого любит Каравельников.
Благоухая, как лилия в графине, проплыла мимо Маня. Прочапал Вовик, засовывая на ходу в портфель какой-то затрапезный пакет с разорванной ручкой.
Леха был очень рад увидеть всех, хотя бы и на несколько минут: радостные возгласы («Звонарище! Какие люди, и без сменки!»), дружеские приветствия («Старик, ты живой после географии?»), пара фраз («Делаем азбуку!», «Опять в такой цейтнот попали!») — и вот уже наш спасатель в курсе всех последних новостей.

Ритуля вздрогнула и чуть не выронила из рук поднос. Сжав его крепко-крепко, она впилась в свою будущую жертву плотоядным взглядом людоеда

К тому времени как, прорвавшись через фрегату «соскучившихся», в порт на всех парусах вошел Звонарь, Носова уже была «вся на нервах». Она еле держала себя в руках. Между тем она успела: 1) изучить все трещины потолка и предложить возможный химический состав побелки; 2) написать (мысленно), издать (мысленно) и получить умопомрачительный гонорар (мысленный) за роман о захватывающей жизни «вон того паука» в правом верхнем углу; 3) двести девяносто один раз услышать скрип как будто открывающейся двери и понять, что ей уже двести девяносто один раз это померещилось. Внутри Ритка уже пять обежала земной шар и заходила на шестой круг, когда…
— Приветики! — вспыхнула в луче осеннего солнца рыжая голова, словно в сумеречном подвале неожиданно включили яркий свет.

Ритуля вздрогнула и чуть не выронила из рук поднос. Сжав его крепко-крепко, она впилась в свою будущую жертву плотоядным взглядом людоеда.
Не заострив внимания на лихорадочном блеске в глазах Ритконосика, жертва радостно сообщила с порога:
— Думал, совсем никого не застану, а вон как повезло: почти всех увидел!
И все сразу ожило: закрутился радостно флагшток, приветливо закачались спускающиеся с потолка висюльки, тихим отзвуком пропела рында. Только Ритка стояла как вкопанная и не сводила глаз со Звонаря.

Вадик, не отрываясь от дела, молча протянул ему руку.
— «Правила взрослых взаимоотношений», — ухватил Звонарев с монитора. — Что за муть?
— Полезная штука, реально. Смотри, — старпом зевнул и покрутил мышиное колесико, улучшая обзор. — Горячий материал для газеты, гвоздь номера.

Леха, фыркая, скользнул по строчкам.
— Спокойно разговаривают? На равных? Ой, держите меня. Я сейчас с географичкой беседы вел. «На равных». Она на меня так спокойно наорала, с достоинством, что у меня перепонные барабанки чуть не треснули!
— А ты их ленточками крест-накрест заклей! — почти шепотом сказала Ритуля. Но Леха не услышал.
— «Готовность к диалогу», — прочитал он вслух и горько усмехнулся. Так горько, что Вадик удивленно поднял голову: не накатила ли слеза на очи бедного, замученного ребенка?

— У нее, — содрогнулся, представив географичку, Леха, — готовность к диалогу вообще не проходит. Никогда. Это прям футбол с командой манекенов: она пасует, а они, то есть я, ни с места. Все ноги об меня отбила, — Леха выдохнул и направился к бурундуку в поисках съестного.
— А ты учить не пробовал? Может, и ответы бы нашлись? — сочувственно посоветовал Вадик. — Уяснишь, что ей не нравится. И внесешь рацпредложения.

Леха уже извлек с полки слегка зачерствевшие полбатона и, сопя, разрезал находку вдоль.
— Рацпредложения? — с чувством нажимая на нож, переспросил он.
— Ну да, — подтвердил Вадик.
— Нет, мне это нравится! Понять причину ее недовольства!
— А что такого?
— Все причины ее недовольства сводятся к одному-единственному безумному желанию: чтоб все в мире стало географией. А рацпредложений у меня нет, только «нерац»!
— Да ладно, не преувеличивай, — не отрываясь от правки, сронил Дубровский. — Вот так теряют человеческий облик. Звериный оскал члена редколлегии «Полундра» налицо!

Спецкор намазал хлеб внушительным слоем смородинового варенья и притулился рядом с Вадиком.
— «Это важно запомнить: взрослому человеку ничего не дается просто так», — громко зачитал он третье правило. — Ага. Именно. Все — от нас, от детей, — и, оторвав зубами от батона солидный кус, жадно слизал языком с краев тягучие капли.
Наблюдавшая за ним Ритуля представила, что он облизывается, заглотнув ее червяка, и поморщилась.
Вадик откинулся к спинке и крутанул колесико.
— Ха. Ха. Ха. Или даже похуже. Хи-хо-хо, — возмущенно ткнул липким пальцем в экран поедатель червяков. — «Правило 4. Дали слово убирать за щенком — все лужицы ваши». Спасибо, что они нам, рабам, хоть лужицы оставляют. Я валяюсь. А воспитание собаки не учитывается! Только лужицы.

Малиновая капля шлепнулась на брюки. Леха смахнул ее краем ладони и отправил в рот. Батон закончился.
— Дай подредактирую!
Было видно, что его зацепило. Дубровский освободил кресло и стал собирать вещи, изредка поглядывая на звонаревские лопатки.
Лихо отбивая двумя пальцами чечетку и оттирая время от времени взмокший лоб, спецкор диктовал сам себе:
— Правило 1. Хочешь, чтобы тебя уважали? Начни с пылесоса. Одно пылесосение равняется одному уважению. Их уважению.
Пропылесосил — повернись к родичам и громким голосом скажи: «Хау а ю?» (ты озабочен английским). Этого будет достаточно, чтобы они испытали второй приступ уважения.
На ночь прочти им четверостишие про Луну. ККС 

Звонарев развернулся к застывшей с подносом Ритке:
— Носова, если с предками проблемы, есть проверенное средство. Выучи один раз на всю жизнь четыре стиха, — он стал загибать пальцы, — про осень, зиму, весну и четвертый, догадайся сама, про что. Это вообще универсально. Прикинь, — обратился он уже к старпому, — приходит мамахен, вся в искрах, в руках гром и молния, а сыночек стоит у окна и читает…
На этих словах Леха, и правда, вскочил, вытянул вперед руку и, играя на публику, завыл:

Я помню, ветреная Геба, Кормя Зевесова орла, Громокипящий кубок с неба, Смеясь, на землю пролила.

— В этом что-то есть, — подумав, согласился Вадик. — А тебя, Звонарян, пожалуй, возьмем на подверстку.
— На под что? — зачем-то задвигал ушами Леха.
— На подверстку. Подверстка — это то, что под версткой.
— <…> ?
— Большие статьи все равно надо обрамлять малыми. Чтоб глаз читателя не усох. Мы цитаты выносные из тебя сделаем.
— А ты из нее цитаты сделай, — кивнул он на фото классручки. — От нее же глаза сохнут, а не от меня.
— Не солидно, обидится.
— А я не обижусь?
— Леха. Ты наше самое дорогое сокровище! — растрепал рыжие звонаревские вихры Дубровский. — Так, а теперь с чужого коня середь грязи долой! — он приподнял мальчишку за подмышки и поставил перед собой. — Тебе задание: испытать «Краткий курс» на себе. Усек? Как только возникнет подходящий случай…
— А почему я? У нас Никита на себе все испытывает! — завопил Леха.
— А потому что, зная твою натуру, могу предположить, случай у тебя представится скорее! — и, завершая полемику, скомандовал:
— Кру-гом! Выполнять приказание!

Леха отчеканил пару шагов вперед, притормозил у полки с припасами, размышляя, что бы еще съесть. И закашлялся: на него в упор смотрела тишайшая, кроткая Носова.

— Хочешь, я тебя покормлю? Как Зевесова орла. А ты посиди, отдохни. Покурлыкай

— Тебя бы к географичке на «равноправный диалог» — посмотрю тогда на твой румянец, — эту «светскую беседу с подковырками» пора сворачивать!
— Чего я там не видала? Климат тундры я и сама в состоянии выучить, — Ритуля действительно так считала. Но ответ получился грубоватым. Нет, злить Звонаря такими выпадами рано: закроется и вообще ничего не скажет. — Ты чай-то наливай, пока чайник не простыл.
И Рита захлопотала вокруг Алексея, думая, что смена интонации все же пойдет разговору на пользу. Но это должно быть не грубо, а внезапно, резко и со вздрогом! Как на допросе, когда подозреваемого сначала убаюкивает «добрый» следователь, а потом неожиданно обрушивается «злой». «Добрый» уже явно отработал свой хлеб.
— Граждане, — поднял на них уставшие глаза Вадик, — плесните и мне на дорожку чего-нибудь ободряющего и тонизирующего. А то я сейчас скончаюсь прямо на месте.

Носова со скоростью пылесоса собрала остатки конфет, выудила из пакета несколько зачерствевших кусочков батона и древних сушек с оплывшей от времени глазурью и водрузила их на поднос.
— Ешьте, мальчики! — хотя ей казалось, что «подкормку» и в прямом, и в переносном смысле пора заканчивать. — Правда, Леш, дома, что ли, ты эту географию выучить не мог? Некогда было? — с материнской заботой во взоре и прыгающим от волнения сердцем («Проговорись! Проговорись!») она поднесла к Звонареву вазочку с двумя последними батончиками.

Леха нацелился на лакомство, — но поднос резко развернулся к старпому: пробил час «злого следователя».
— Звонарев, руки мыл?
— Носова, ты меня что, усыновить хочешь? — вспыхнул от негодования Леха. Она еще дразнить его будет!
— Да успокойся. Угощайся, пожалуйста, — почти ткнула в него подносом Ритка, да так, что он едва не опрокинулся вместе со стулом. — Сладкое для мозгов полезно. Быстро взял батон, кому сказала!
Ошарашенный спецкор схватил сразу оба, запихал в рот и принялся усердно жевать.
«Отмолчаться хочет, вот и набивает щеки, как хомяк. Не на ту напал! У меня терпения не то что на два батончика — на целую шоколадную фабрику!» — Ритуля сменила гнев на милость, заулыбалась и захлопала ресницами. Кажется, вышло убедительно.

Заметив, что он что-то ищет взглядом, она, дунув для примерки, схватила чайник и переставила его под стол.
— Ты че, Носова? Обурела?
— Чай надо кипятить в стеклянной посуде, — зловещим голосом возвестила она. — Китайцы.
Звонарев от неожиданности поперхнулся.
— Не до китайцев мне, — прокашлявшись и поняв, что отвязаться от Ритконоса все равно не получится, выдавил Леха. Он встал с дивана и, миновав Ритулю, попытался пробиться к тихой гавани у окна.

Но настойчивая следопытка ловко преградила ему путь.
— Звонарь, колись! — рявкнул «злой следователь» и, наблюдая за реакцией противника, вдруг замурлыкал: — Нам нужна сенсация! Что-то интригующее и захватывающее! Может, есть у тебя что-нибудь на примете? Наверняка есть!

— Эй, полоумные, я отчаливаю. Как родите сенсацию, — звоните, — Дубровский выложил исправленную распечатку на стол НикНика и оглядел кабинет. Не прерывая баталии, он мельком напомнил про ключ, который надо сдать на вахту, повесил сумку на плечо и, отсалютовав сладкой парочке, направил стопы к дому.

Леха терпеливо переводил взгляд с Ритули на чайник и с чайника на Ритулю.
Пора переходить к подсечке.
— Звонарев. Ты НикНика видел? — выпалила сыщица, как только взгляд спецкора зафиксировался на ней. Пора переходить к подсечке.
— Видел, — ответил Леха и, улучив момент, вытащил из-под стола чайник.
— Когда в последний раз?
— Вчера, — не задумавшись ни на минуту, отрикошетил Леха, наливая кипяток и полоская в кружке пакетик с заваркой.
Ритка выдохнула с облегчением: отлично. Значит, последняя информация достанется не Круглову, а ей.
— А ты оказался сообразительным, — вдруг выдала она, размахивая подносом так, что у Звонарева защекотало в носу.
Он уставился на нее, как на глючащего монстра в кульминацию игровой схватки.
— Говори! — наступила ему на ногу Ритуля.
— Что говорить?
— Правду!
— Какую правду? — еле вырвал свой кроссовок из-под Риткиной туфельки Звонарев.

Правда… правда… правда. Какую правду имела в виду Ритка? Ту, о которой рассказывал отец и к которой она относилась со всей серьезностью <…> или <…>
Стоп. Выходит, есть как минимум две правды…

Беспокойный флагшток, собиравшийся было отдохнуть от постоянных волнений, опять завертелся волчком.
— Тук-тук-тук! — заговорила Севкина голова, просунувшаяся в дверь. — О, Звонарь!
— Тебе чего? — с досадой пыхнула на гостя Ритуля. — Кого сослали на стадион голы считать? Что ты как перекати-поляна!
— Че рычишь? Я поздоровкаться зашел, вон Лехыча давно не видел! — Севка протиснулся мимо Ритки и протянул Лехе руку, кося глазом на пустую вазочку. — Я мяч на стадионе попинал… Проголодался малёк!
Он отхлебнул чай прямо из звонаревской чашки. И застыл под взглядом Ритули, как запавшая клавиша на пианино.
— Запри нас на ключ, — прошипела Носова, оттесняя Севку к выходу.
— Зачем? У вас что, свидание?
— Свидание, — рыкнула сыщица. — И третий лишний.
— Не-не, Севыч, не уходи, я ее боюсь! Она невменяемая! — заголосил Звонарев.
— Дверь! — свирепо повторила Носова, грохотнув подносом о ладонь, как шаман в бубен.

<…> ККС Не зря говорят, что в ситуации предельного напряжения человек способен горы свернуть. Сила Риткиного взгляда, ее уверенность и прямота, бубен-поднос и <…> произвели на Севу магическое действие. Он потоптался, нерешительно поплелся к двери, ключа не нашел, да так и остался торчать часовым у входа.

Носова переметнулась к Лехе и с ужасом обнаружила, что тот рулит к куртке! Она мгновенно выросла перед ним, как пограничник перед нарушителем. Выводку начали!
— Ты когда-нибудь подвергался гипнозу? — спросила она его, буравя «коронным» следовательским взглядом.
— Нет, — упавшим голосом ответил Леха.
— Хочешь подвергнуться?
Он замотал головой, как собака, которой дунули в ухо.
Ритка помолчала, порывисто прошлась по комнате и вдруг с воодушевлением спросила:
— Тебя ничего не терзает?
— Нет, — оторопел Леха.
— Тогда давай в шахматы поиграем!

— Тук-тук-тук! — заговорила Севкина голова, просунувшаяся в дверь. — О, Звонарь!
— Тебе чего? — с досадой пыхнула на гостя Ритуля. — Кого сослали на стадион голы считать? Что ты как перекати-поляна

— Давай! — обрадовался Севка и бросился со своего поста к столу раскладывать доску.
Ритка вернулась к столу и, не оборачиваясь, кинула:
— Я передумала. Там ферзь поломан.
— Нееет, — Севка поднял над головой черную и белую фигурки.
— Да, — тихо повторила она.
— Нет! — доброжелательно воскликнул мальчик, всем видом показывая, что она заблуждается.
— По-ло-ман! — сказала Ритка и запустила поднос по столу. Севка перебежал к другому краю и поймал его на лету. Ну и Носова! Во дает!
Конечно, ферзь, по теории, мог быть поломанным, но в данном случае он, совершенно целехонький, был зажат в Севкиной ладони.
— Да вот же. Целый! — сказал Севка.
— Поломанный, — глухо повторила Ритуля.
— Целый он!
— А я сказала: поломанный, — ее глаза вспыхнули недобрым огнем, как у гиены перед прыжком. Она еле сдерживалась, чтобы не отдубасить наивного Севку. ККИ 

Сева неподвижно сидел в редакторском кресле с шахматной доской в обнимку и с восхищением глядел на Ритку во все глаза. Его заложенный нос и миролюбивое выражение лица создавали обманчивое впечатление слабости и безволия. На самом деле он был крепкий и упрямый мальчишка, просто при виде Ритули глаза его начинали лучиться простодушием.
Эта история все сильнее захватывала его. Это было больше, чем стычка: это был поединок.
Кстати, о вменяемости. Он точно знал: Ритка вменяемей кого угодно. Наверняка у нее есть причина, по которой она так себя ведет. Севка хотел бы ей помочь, да не знал — как. Впрочем, если кому и требовалась помощь, то Звонарю — тот еще даже не понял, что дерется в неравных условиях: вопросы здесь задает Носова, а Звонарь извивается и не соображает, что достаточно выйти на ринг со своим вопросом, как схватка пойдет на равных.

Севка нервно взъерошил волосы и состроил серьезную, соответствующую обстоятельствам мину: в кои-то веки он свидетель не глупой ссоры, а настоящего единоборства.

Сила Риткиного взгляда, ее уверенность и прямота, бубен-поднос Севу магическое действие. Он потоптался, нерешительно поплелся к двери, ключа не нашел, да так и остался торчать часовым у входа

Вопросы здесь задает Носова

Между тем зачинательница поединка собралась, как змея перед последним броском. Самая важная — пятая фаза.
— Давай сыграем в три вопроса. Знаешь такую игру? — низко опустив голову, спросила Ритка. С холодностью Базарова она продолжала препарировать свою «лягушку».
— У меня к тебе нет вопросов, Носоритик, — схохмил Звонарев, но шутка повисла в воздухе.
— Зря ты так думаешь.
— На что намекаешь?
— Не знаешь, что случилось?
— Не знаю.
— А я тебе расскажу.
— Говори, только быстро. Я тороплюсь.
— У меня к тебе дружеское предложение. Ты мне отвечаешь на мои три вопроса, а я на твои. Только правду.
— И что тогда?
— Испытаешь себя.
Спятить можно! Еще пару минут, и у нее вырастут клыки. Леха осторожно продвинулся к двери.

— Стоять на месте! — приказала Ритуля, выставив вперед, как пистолет, вытянутый указательный палец.
— Слушай, мне надо уходить, — успокаивающе поднял вверх раскрытые ладони Звонарев.
— Можешь так сделать? — Ритка схватилась одной рукой за нос, второй за левое ухо, хлопнула и переставила руки местами. — Это на тренировку полушарий.
Леха попятился.

— Ну же! Три вопроса!
— Хорошо, спрашивай.
— Поклянись говорить правду.
— Клянусь.
— Клянись своей собакой.
— Еще чего! — на секунду вышел из-под гипноза Риткиных глаз Звонарев.
— Тогда ты трус.
— А ты кто? — огрызнулся он с досадой.
— Тот, кто просит тебя как человека, — с отчаянием воскликнула Ритка. У нее иссякал дар речи и уже не хватало фантазии. — Ну что? Отказываешься? — огорчение расплывалось по ней, как чернильное пятно по промокательной бумаге.

Севке на миг показалось, что в поисках соучастия она обратилась к нему. Так птица хочет и не может расправить маленькие крылья.
— Сейчас я тебя прошу, а завтра ты попросишь! Обязательно попросишь! И тогда ты меня поймешь. А если ты поймешь, то и тебя поймут. Теория разумного эгоизма. Слышал про такую?
— Кого я буду просить?
— Неизвестно. Но знаю точно — если ты меня удовлетворишь, то тебя тоже удовлетворят.
— Носова. Ты маньяк?
— Нет. Да! Я маньяк! Потому что мне очень нужно!

Леха вдруг вспомнил, как пытался взять интервью в кафе, и никто не мог толково ответить на его вопросы. Он даже испытал сочувствие к этой Ритконосовой, Риткоуховой, Риткозубовой, Ритконоговой и Ритко-, как выяснилось,- психовой.
Ритка молчала.
Вдруг Севка бросил шахматную доску и с громкими хлопками пошел к ним, демонстрируя удивительную ловкость рук и развитость полушарий.
— Ритка, смотри, а у меня получается? — встрял он между Звонаревым и Носовой. — Нос-ухо… ой, сбился!

Девочка отодвинула его, как занавеску на окне, мешающую любоваться пейзажем. Только вместо чудесного вида перед ней стоял Звонарев.
— Или спрашивай, или все… — пересохшим голосом проговорил Леха.

— Ну же! Три вопроса!
— Хорошо, спрашивай.
— Поклянись говорить правду.
— Клянусь!