40 глава. Задумчивый вампир

Не выпуская из поля зрения звонаревское окно, Ритка мысленно тряханула свою копилку методов. Чем порадуем себя на этот раз? «Вытащила» пазлы и стала их раскладывать.
Тот, кто когда-нибудь увлекался составлением подобных картинок, знает: существует несколько способов достижения результата. Выложить кромочку, а потом заполнять середину в пределах очерченных границ; или разделить все фишки на группы, сложить из них отдельные элементы — и только потом конструировать целое.

Кромочка четко вырисовывалась из кусочков с «29 генваря». Их уже собралось <…> штук, и с каждым эпизодом становилось все ясней: расследование каким-то боком (или всем телом) связано с Петровской реформой, датированной 29 января 1710 года. Эту дату Рита уже выучила наизусть.

Ритуля мысленно опрыскала кромку зеленым цветом. Так, что в центре? Конечно, главное: «Ему угрожает опасность». Выкрасим эту фишку в красный. Есть еще человек, тот, которого «не учел» Петр. Может, речь идет об одном и том же типе? Подкрасним? ККИ

Ритуля подтащила к окну стул, пристроила на подоконнике ноутбук и занялась, по привычке, несколькими делами сразу (пригодился опыт тренировки на бабушках): выслеживала Звонаря, вспоминала разговор в редакции, придумывала, как бы половчее использовать карманный «детектор лжи», и складывала пазл. Выделив себе на это дело 40 минут, она попутно пооткрывала на мониторе несколько окон, зарядила поисковики на букву «Р», «Реформу азбуки» и «Противников реформы алфавита».
«Прям многорукий Шива, — оценила сыщица фронт работ. — Но рук мне и двух хватит. А вот парочка голов амбидекстру не помешала бы».
Представив себя в образе трехголового дракона, пышущего пламенем, Ритконосик содрогнулась: она, пожалуй, и так справится. Мыслей и на шесть голов хватит, а вот паззл подпалиться может.

«Не срастается. Опасность угрожает сейчас, а тот, неучтенный, — современник Петра. НикНик ясно выразился: «Когда Петр затеял свою реформу, он не учел, что найдется человек, который…»
Прикрепим неучтенного одним краем к кромке, к пазлику «29». И пусть побудет желтым. По спектру между красным и зеленым, но к зеленому ближе. Хотя нет, к зеленому, к реформе, ближе Петр, а этот тип, кажется, против реформы. Значит, оранжевый. Сотворить, что ли, «зону Петра»?
Ритка почеркала фломастерами, перекрашивая пазл, и опять нырнула в размышления.

Рассуждать Носова любила вслух: таким образом логические проколы выпирали как не там поставленная запятая. Особенно если говорить не в пустоту, а представить собеседника. Приятно же оказываться победительницей в споре. Происходило это, как вы понимаете, всегда, потому что в споре с собой нет проигравших.
Итак, сегодня мы будем разговаривать… она задрала свой милый носик к потолку, решая, кого бы посвятить в подробности «Дела о 29 генваря». Ладно, позаимствуем у Шерлока Холмса доктора Ватсона. Пусть накроется клетчатым пледом и внимает.

— Какое отношение к реформе имеет тот, кому угрожает опасность? — без вступлений обратилась Ритка к «доктору». — И вообще, как триста-назад-летняя реформа может отразиться на сегодняшнем человеке?
— А как существование твоей прабабушки отразилось на тебе самой? — подмигнул Ритуле виртуальный доктор.
— Меня бы без нее не было, — вздохнула сыщица. — Но при чем тут я?
— При том, что все совершённое накладывает на нас отпечаток. Возьмем Звонарева. С какого перепугу оказался он в реформаторской каше? Леха и реформа — вещи несовместные. Клянусь париком миссис Хадсон, до последнего времени он имел четко выраженные признаки лопуха, — Ватсон выразительно похлопал себя по ушам, изображая характерную черту внешности Риткиного соседа по двору.
— «Мы почитаем всех нулями, а единицами — себя», — упрекнула она доктора цитатой из выученного почти наизусть романа. — А если он не лопух? И вполне реформо-совместный?
— Как бы это выяснить? — просипел Ватсон и залез под клетчатый плед.

Ритка заложила руки за спину и прошлась вдоль окна.
— Вчерашний допрос с пристрастием результата не дал: хитрый Звонарь вывернулся как уж.
— А поначалу ай как забеспокоился. Эх, камешка у тебя тогда не было! — высунулся откуда-то из-за левого полумозгия Ватсон.
Носова кинула взгляд на красную капельку, уложенную в целях пожарной безопасности в металлическую баночку из-под печенья.
— Погодите-ка, я сейчас, — бросила сыщица и заглянула в скайп, узнать, кто из друзей бодрствует. Ни-ко-го. Все дрыхнут, даже полуночник Пусякин. Странненько.

— Итак, — продолжила Ритуля и приготовилась резать пазлики, — уточним условия задачи.
Ватсон с готовностью откликнулся:
— Дано: Леха, который, с одной стороны, не лопух, а с другой — лопух. И чел, с одной стороны, неучтенный, а с другой — габаритный. И еще один тип, попавший в опасность. И Круглов с его прекрасной дамой…
Тут Ритка пришла к выводу, что «дано» у доктора троится, четверится, а может, восьмерится. И даже двадцатидевятерится. И что с таким «дано» делать?

Степыч отозвался. Письменный стол перед ним был завален деталями, проводами, клеммами, а сам изобретатель, горло которого было обвязано клетчатым шарфом, держал в руках паяльник.
— А, Ритконос. Привет, — прорезался бывший Степин голос. — Какие вести с корабля?
— Совсем болеешь? — сочувственно спросила Ритка.
— Нет, частично. Только горлом и головой, — просипели динамики.
— А чем лечишься?
— Внутренними ресурсами.
— Может, тебе лекарства притащить?
— Мой организм химию не приемлет. Только жизнь, — разматывая фигурным жестом шнур от паяльника, мотнул головой Степыч.
— Звонарев не объявлялся? — вкрадчивым голосом пошла на провокацию Ритка. И придвинула коробку с волшебным камешком поближе к экрану. Не отвлекаясь от проводов, Пусякин спокойно, даже равнодушно отозвался:
— Звонарь тоже пропал.
— Друг называется! — вспомнила театральные уроки Ритуля, изображая искреннее возмущение.
— А чем он мне поможет?
— Не знаю, но беспокоиться он обязан.
— Ты думаешь? — плюнул на паяльник Степа.
— Я о своем друге обязательно побеспокоилась бы.
«Кажись, переиграла», — сморщилась Ритуля, когда услышала знакомое шипение камешка.
— Носова, это ты к чему? На Звонаря баллоны катишь?
— Да нет, я по делу, — она поразилась, что к Пусякину ее приобретение абсолютно равнодушно, а на нее шипит.
— Излагай, пока я еще могу говорить.
— У меня к тебе вопрос как к коллеге.
— Валяй, только без предисловий. У меня уже в ухе стучит.
(«У тебя в одном, — подумала Ритка, — а у меня в обоих»).

— Во загнул! — напомнил о себе Ватсон.
— У него мозги по-другому варят.
— Это хорошо.
— Что хорошего? Я понятия не имею, на какой стороне Звонарев! За «А» он или за «неА»? За реформу или против?
— Запара в другом. Как вообще можно быть против реформы, которая совершилась 300 лет назад? — Ритка уже запуталась, кто это сказал: она или клетчатый доктор.

И опять нажала вызов. Не дожидаясь, пока Пусякин выкатит на нее баллон с цитатами из самого себя о праве на священное одиночество, она затараторила:
— Допустим, у меня есть сведения об объектах, помещенных в систему. Но информации, на какой они стороне, «А» или «неА», — нет. И не знаю я, как ее добыть. Что делать?
— Расширить «поисковое пространство», — прикрываясь паяльником, зевнул Пусякин.
— Прокомментируйте, плииз!
— Откажись от привычного способа.
— Какого «привычного»? Без загадок можно?
— Вот наш сосед Артурик на права сдал, а ездит по знакомому маршруту автобуса. Вместо того чтобы срезать 11 км. Называется «инерция мышления», оно же неосознанное предпочтение привычного. Выбрав один путь, одну возможность, человек зачеркивает остальные. И часто, увы, навсегда. Надеюсь, ты будешь исключением. Все, Носова, я умер. Привет никому не передаю. Боюсь аншлага.
Компьютер опять «булькнул», и Пусякин исчез с экрана, как мимолетное виденье.

Степка прав. По сходным соображениям следователи заносят в протокол фразу «предмет из металла желтого цвета», а не «предмет из золота», поскольку создать впечатление золотого может не только само золото, но и разные подделки под него…
Надо менять тактику. Но как? Поймать Звоняру на живца? А где взять живца?
Ритка плюхнулась в кресло и тут же вскочила, представив, что Ватсон еще пребывает в нем, а истинной леди не подобает рассиживаться на коленях мужчины.
— А  самой побыть живцом? — подсказал Ватсон.
— Когда?
— Завтра, на заседании. Ты же делаешь сообщение про букву «Р». Притворись сторонницей «А» и противницей «неА». Если Леха не лопух, — среагирует. Если лопух, — тем более.
— Как я это пойму?
— У Звонаря лицо, как сурдопереводчик: звук не нужен.
— И?
— Не икай. По реакции на живца будет ясно, кто он: соучастник, сопротивник или лопух.
— Ну, пойму я, допустим, что он лопух.
— Если Леха все прохлопает своими ушами, значит, не там копаешь. Клюнет — сразу вентилируй, в «плюсе» к реформе он или в «минусе».
— Если б я еще знала, чего мне-то самой больше хочется!
— Клянусь усами Эркюля Пуаро, тебе выгодно, чтобы он был против. Дружба против кого-то всегда сильнее дружбы «за». Что само по себе аморально. Ты прикинешься противницей и «объединишься» с ним. «Он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог». Заставь Звоняру тебя уважать.
— А какой метод выбрать?
— Метод «горячим чайником по голове», — выдал на прощание Ватсон и исчез.

Так. Звонарь вытащил фотоаппарат, теперь заталкивает что-то в принтер, похоже, карту памяти. Ничего особенного — человек собрался печатать фотографии. Все так, да вот только время уже недетское. «Что же это за картинки такие, ради которых Лешенька, известный любитель дрыхнуть, даже сном решил пожертвовать? Все становится интересно-интересненько».

Аккуратистка Ритка заприметила в бинокль и валяющиеся вперемешку с тетрадями разномастные носки, и ворох бумажек посреди стола, и разбросанную одежду, и даже сушеные, обмусоленные местами свиные уши, которыми собачники обычно балуют своих питомцев. «Ну и бардак, — усмехнулась про себя Носова. — Однако, Звонарь, принтер у тебя, как задумчивый вампир — всю душу вытянет, пока дело сделает…»
И вернулась к реформе.

В этот непонятный час, когда время с трудом решает — открывать ему новый день или ночь все еще должна длиться, улица начинала новую жизнь.
Просыпались хлебопеки и дворники, водители трамваев и первые пассажиры, мокрые младенцы и их сонные мамы. За занавесками, в свете абажуров и люстр, мелькали тени.

Между тем спать объекту наблюдения хотелось зверски. Скоро мама придет его будить, а он даже не ложился.
«Это не принтер, а бумагожор какой-то — шума много, толку мало», — с досадой подумал Леха. Он опустил рукава, вернулся к столу и взял карандаш. В восьмикласснике Звонареве вдруг проснулся вихрастый шестилетний Алеша, обожавший кукольный театр и беспрекословно веривший во взаправдашность картонных рыцарей, драконов и принцесс.
«Интересно, где у нее кнопка? — появилась новая запись в Бортовом журнале. — А может, она и вправду принцесса заколдованная? Вон, Статую окаменил кто-то. Если на то пошло, „сосиска” и поживее Статуи будет, и порассудительнее. Однозначно, заколдованная».

Тут принтер наконец «разродился» и, похрюкивая, стал выплевывать снимки.
— Нет, принцесса, я тебя не бросаю, — заверил Леха, откладывая карандаш. — Я только географически удалился. Не переживай, вот вернусь и освобожу тебя.