Как вы уже поняли, двери в редакции отворялись, хлопали, скрипели с утра и до самого вечера. А запирались только тогда, когда капитан Круглов покидал борт своего судна. Как и положено капитану, — последним. Но это не означает, что целый день Николай Николаевич сидел как привязанный к своему посту. Беготни по школе всегда хватало: на перемене администрация проводит летучку; юный балбес из 7 «А» вторую неделю «несет» обещанную статью; подходит очередь дежурить в столовой — да мало ли причин найдется, чтобы покинуть тишину редакции и окунуться в школьный водоворот.
А если кто-нибудь из юнкоров заглянет в кабинет в отсутствии хозяина? На этот случай имелся «Многоуважаемый стенд», как называли его «полý ндрасы».

Имя: Стенд. Фамилия: Многоуважаемый. Да, прямо так. И это был не просто обширный пробковый полигон, утыканный кнопками и флажками, в места сражений и атак, а действительный и полномочный организатор, молчаливый тайм-менеджер жизни редакции. Он же своеобразный чат off-line, где каждый мог оставить реплику по делу (или без): «Кто живой, передайте: мне срочно нужен Вадим. НН», «Машка, довыпендриваешься! Рисунки на бочку! Доброжелатель», «Статья о моржах плавает в папке последнего номера. Зю», «Мы спим в буфете. Никита».

Еще несколько лет назад на этом месте у двери рядом с флагштоком висел обтянутый дерматином деревянный монстр с выцветшими местами буквами «Пионерская дружина на марше». Он, собственно, и получил от Круглова, всегда с почтением относившегося к старине, звание «Многоуважаемого». Но дерматиновый век не бесконечен, и на смену громоздкому чудищу явился современный и функциональный красавец. А прозвище осталось.
Кроме записок «на все случаи жизни», здесь толпились уведомлялки о грядущих заседаниях, днях рождения и даже личные воспоминания. Но одним из стратегически важных крыльев Стенда, несомненно, был «Издательский план». Белый, как сливочное мороженое, лист с таким названием возникал на пробковом поле в начале каждого учебного года. И каждый, у кого в голове вспыхивала идея, оставлял на нем свой след. Рядом с вкинутыми таким образом мыслями люди «Полундры» ставили автографы или смайлики (как всегда делал Вовка), или жирные крестики (по примеру Мали). Между тем, идеезапас создавался неслабый — порой из одного учебного года неиспользованные придумки перетекали в другой, а то и дальше. ККИ

Разгадки {#20/4/4157}

В принципе, сегодня был «незаседательный» день, но приближался дедлайн, поэтому свободные люди стекались в редакцию без специального приглашения.
Правда, в настоящий момент отсутствовал Капитан. Он был вызван в кабинет к Вер-Кирилловне по случаю прихода в школу полицейского, который, как утверждала разведка в лице Севы, держал под мышкой меховую собачку, противно тявкающую время от времени. Представитель правоохранительных органов пытался выключить игрушку, но, видно, где-то замкнуло, и она то и дело встревала в беседу с Титаником оглушительным лаем.
Выглядело это так:
— Где я могу найти гавгавуча? — спрашивал он у охранника.
— На втором гавгаже, — отвечал парень. — Да вот же она! Вера Кигавовна, это к гав!
Пока взрослые, перекрывая лай механического монстра, пытались выяснить, что случилось, в редакции за старшего оставался Вадим — самый уважаемый из детей «Полундры». И авторитет его был заслуженным.

Вадику завидовали все мальчишки и девчонки с самого детства: такие родители! Мама — веселая, спортивная, с короткой стрижкой, играла в футбол и хоккей, каталась на лыжах. Папа ей под стать: высокий, с бородой, бывалый турист, альпинист, прекрасно играл на гитаре. С мамой они дуэтом пели чудные песни, никогда не ругали Вадика за шалости, водили во все спортивные секции, от плавания до карате; по выходным с трехмесячного возраста вывозили в лес в поход с ночевкой, а летом сплавлялись по рекам. Казалось бы, сын должен был впитать в себя бродяжий дух («охоту к перемене мест») с пеленок, ан нет! Каждый выходной он с любовью и тоской смотрел на книжный шкаф, упаковывал рюкзак и плелся нехожеными тропами за веселой компанией, состоящей из детей таких же, как и его, родителей, любителей путешествий. Вечером в палатке он извлекал из рюкзака исторический роман и при свете фонарика читал до рези в глазах, пока у костра пели, смеялись и прихлебывали из железных кружек чай с хвоинками и сварившимися в кипятке жучками и мошками.

Однажды, накануне очередного сплава, десятилетний Вадик сломал ногу. Было решено: он остается с бабушкой, которая на время отсутствия родителей с радостью согласилась присматривать за любимым внуком. Это были лучшие каникулы в его жизни! Утро начиналось с горячих оладушек со сгущенкой, потом он ковылял на костылях на балкон, где устраивался в старом, но очень удобном шезлонге с книжкой, и читал до обеда, пока бабушка хлопотала по хозяйству. После обеда она любила прилечь, а Вадик доставал краски и рисовал средневековые замки, рыцарей в латах, охоту на мамонтов или краснозвездные танки.

Бабушка рисунки хвалила и прикрепляла их магнитиками к холодильнику. А потом складывала в коробку из-под обуви, приговаривая: «Эх, Вадюша, талант ведь пропадает! Надо бы тебе в художественную школу пойти!» В художку Вадик не хотел: там надо рисовать по заданию, а он рисовал от души. И его не волновало, что у рыцаря непропорциональны руки и ноги, главное — у него был характер, суровый и сдержанный или, наоборот, пылкий и горячий. Такой, каким мальчишка ощущал сегодня себя.
Вечером они с бабушкой разгадывали кроссворды, и внуку удавалось вписать немало трудных слов. Снятый гипс не изменил существенно образ жизни: мальчик выходил теперь на улицу поиграть с ровесниками, но знал: вечером его ждет чай с пирожками, торшер возле протертого кресла и разговоры по душам. ККИ

Вернувшихся родителей Вадик встретил собственноручно приготовленным борщом с пампушками и заявил, что хочет всегда жить с бабушкой. Видимо, мама с папой уже поняли к этому времени, что сына не переделать, и решили оставить его в покое. Из всех спортсекций осталась одна, и ту Вадик выбрал сам:
К бабушке он не переехал, но в лес по выходным его больше силком не тащили, а на лето отправляли на дачу, где были и купание в речке, и поход с дачной разновозрастной компанией в лес за ягодами, и кино в сельском клубе, и первая любовь к веселой, озорной девочке Ваське, Василисе, чем-то неуловимо похожей на маму. И книги, которые он привозил с собой в старом походном рюкзаке. Походно-спортивное детство не прошло даром: он лучше всех плавал, легко мог дать сдачи задире, прекрасно ориентировался в лесу и отличал съедобные растения от ядовитых.

Скоро Вадим стал предводителем дачной детворы. При этом аккуратный, вежливый, начитанный мальчик вызывал восхищение у взрослых, и если надо было уломать на что-то родителей, то лучшей кандидатуры, чем Вадим, было не найти. Отказать, когда за их отпрыска просит такой воспитанный, интеллигентный юноша, не мог никто.
В школе и в «Полундре» авторитет старпома был непререкаемым. Его мнения спрашивал даже сам Капитан!
Правда, были дни, когда настроение Дубровского понижалось. И сегодня был именно такой.

К концу недели должен выйти свежий номер, и дел было невпроворот. Громкая и подвижная команда нынче была смирной.
— Глянь, ползет! — раздался шепот.
— Кто? — сквозь зубы отозвался от стенда Вадим. Во рту он держал несколько булавок, которыми пришпиливал к щиту объявления.
— Строчка, — Вовка даже голову наклонил к самому уху, разглядывая извивающееся сообщение.
Никита подскочил к монитору:
— Куда?
— Не куда, а где. По странице.
— Какой еще странице? — не оборачиваясь, спросил Вадик.
— По электронной, — пояснил Вова. — Запустили на сайте строчку, она струится и предупреждает. Удобняк. Во бы нам такой информ-ползунок на Многоуважаемый, да, Вадь?

Сдирая со Стенда устаревшую информацию, которая раздражала его своей неопрятной забытостью, Вадик, мельком глянув на предмет Вовкиного восхищения и удостоверившись, что речь идет о так называемой «бегущей строке», пробухтел:
— А по-нормальному, конечно, в лом написать?
— А кто «по-нормальному» увидит? — взлетел на кресле Вовик. — Только ты и только потому, что сам пришпандорил. Прикинь, проходит некий чел мимо Многоуважаемого, вдруг — бэмц, панель: «Внимание, внимание! Срочно сдайся в номер». Не, стопудово надо Пусякина подзарядить, пусть изобретет такое.
— Бред! — в голосе Вадика явно слышалось нарастающее раздражение.

— «Ползут буквы по экрану, ползут, улыбаются…» — запел Вован голосом Витаса. — Что плохого-то?
— Ага. «Так у нас в российских весях психика ломается», — сплюнул в сердцах Вадим. — Кто бы знал, как я ненавижу эти мелькалки!
— А я наоборот. Обожаю, — беззлобно объявил Вовик.
Не в порядке спора, а с обычным добродушием он противоречил своему грозному покровителю. В таком состоянии он себе нравился. В этом было что-то умилительное — юный хомячок в роли нападающего на Кинг Конга Вадика.
— Это у тебя, Вован, от примитивной «ненасмотренности», — бросил старпом, «выдерживая» роль большого и сердитого. И перешел к последнему крылу Стенда. — Думаешь, чем больше эффектов и завитушек, тем больше красоты?
— Ага! А что, нет?
— Думаешь, читатель ведется на шиворотки, на безбашенные шрифты, на анимашки?
— Большинство народа их любит, спецэффекты.
Никита дернул друга за рукав: «Не зли Дубровского, видишь, он заводится!» Добрый Никитос не любил ссор.

— Нет, это уже ни в какие ворота! — Вадим оперся о Многоуважаемый обеими руками, так что это действительно походило на ворота. — Да это просто безвкусица, как ты только не понимаешь!
— Ну и ладно. Зато таких, как я, — почти все. Кроме вас с Манюней.
Никита опасливой украдкой прошил взглядом великого дизайнера на предмет возможных последствий, но абонент был вне доступа и морщил носик перед зеркалом. В данную конкретную минуту Маня, как мы отметили выше, была занята дизайном себя и вообще ничего не слышала.

Это была давняя тема. Вадик, с его конструктивным подходом к миру, стоял за жесткий минимум в дизайне, Машка — все-таки «художка» за плечами — его активно поддерживала. Вместе они представляли малочисленную фракцию борьбы за «чистоту листа» (в противовес коалиции «Пожар в джунглях», состоящую из «ненасмотренного» молодняка).
— Вреда от этих прибамбасов никакого, а пользы много, — незадачливо прибавил Вовик и начесал свой упавший ежик.
— Мне даже странно, как ты, в общем-то, не дурак и не псих, ведешься на такую байду! — отрезал Вадим.
(Никита, сидевший неподалеку и наблюдающий Вадика со спины, подумал: чем сильнее тот распаляется, тем больше его интонации походят на взрослые, и не зря звание «старпом» склеено из ударной части «стар» — взгляды у него какие-то пожилые.)

— Получается, если я люблю, чтобы было красиво, я псих? — изумился Вова.
— Простой пример. Недавно в Сети нападаю на один чат. — кивнул Вадик. — Язык, само собой, пещерный. Проблемы, которые там обсуждаются… да какие, к черту, проблемы! Кто-то сдуру брякнет: «Как дела?», и сразу высыпается штук триста вяков: «Мя — супер, а тя?», «Привед, красавчег», — будто тыща дураков сидят в засаде и ждут сигнала, чтобы вывалить эти, с позволения сказать, словоформы, на общее обозрение. А самый маразм: у них на каждой строчке прыгают анимированные чебурашки. Слово написал — чебурах, второе написал — чебурах. То есть они слова нормальные заменяют чертями! Я чуть не окосел. Прикинь, открываешь страницу, а она шевелится!
Но это брюзжание не получило никакого резонанса. Все окружающие, в том числе зачинщик дискуссии, словно провалились в параллельное пространство; каждый занимался своим делом, и Вадимова песнь о вечности осталась одиноким стоном.

Признаки жизни подавал только Никита Маленко, хотя именно он единственный имел право отчалить в «параллельность» — запарковавшись в углу и вывалив учебники на пол, а тетрадки на стол, бедный Маля опять «мучил уроки».
— Это не чебурашки, а смайлы, наверно, — сочувствуя темпераменту, с которым старпом разоблачал вредную анимацию, предположил Никита.
— Как ни назови — все равно у нормальных психически здоровых людей на них сыпь. Лично у меня, несмотря на то что я на зрение не жалуюсь, потом два дня «смайлики кровавые» в глазах стояли.
На «глазах» Никита внезапно вспомнил про гимнастику для сохранения остроты зрения, которую ему прописал окулист. Она как раз вызывала у него сходные ассоциации, а что касается смайлов, то они, наоборот, действовали на его диоптрии весьма положительно. Но противоречить старпому он не стал — и не из трусости, от уважения.
— Что, прям кровавые? — преувеличенно охнул Никитос.
— Реминисценция, старик, — бегло бросил Вадик.
— Ремини и Сценция — это, вроде, такие драконы с большими пастями, их Одиссей еще топил? Да, Вадя?
Не дождавшись ответа, Маленко, набрав воздуха, приступил-таки к заточке окуляров: принял позу «спина английской королевы», изо всех сил выпучил глаза и повел ими сначала в одну, потом в другую сторону.
— А ты пока рассказывай! — миролюбиво предложил он санитару стендового пространства.
Пауза.
— Малллля! — Вадим был так ошарашен невежеством мальчишки, что даже не заметил пляшущих в его глазах чертиков.
— Что? — сфокусировал зрение на старшем товарище Никитос.

Прим. авторов. Никита не «перепутал» Сциллу и Харибду с Ремини и Сценцией. Он просто валял дурака. Вадика хлебом не корми, а только дай повод показать публике осведомленность. Вот Маленко и подыграл Дубровскому.

Вадик с чувством смял порцию отживших свой век бумажек в большой шар.
— Ну что, Вадь? что? — взгляд Никиты был наивен, как у трехлетнего ребенка.
— Маля, этих драконов, о которых ты сейчас сказал очень большую глупость и даже не поморщился, звали Сцилла и Харибда.
— А, точно. Перепутал. Прости, — Никита отвернулся и продолжил водить глазами из стороны в сторону. Вовка чуть не лопнул от сдерживания смеха.
Дубровский прошел по кабинету и встал прямо перед Маленко.
— А реминисценция, Маля, это аллюзия на тему.
— На кого? — Маленко скосил глаза к носу и почувствовал, что зрение не улучшается, а наоборот, расплывается.
— Аллюзия — образ. Реминисценция — цитата. Вернее, кусок из нее, перефразированный, — Вадим говорил медленно и четко, как с иностранцем, с трудом изъясняющимся по-русски.
— Короче, больше не отвлекайте меня, я все равно безнадежный, — Никита дочертил своими серыми глазищами круги и вернулся к делам, оставив старпома один на один с его мудростью. В планах Маленко был самый противный предмет — русский (Никитос всегда начинал с самого трудноусвояемого, а что попроще, приберегал на десерт).

https://youtu.be/KDSn_gk0ysw

Вадик молча дочистил Стенд. Несколько минут прошло в полной тишине. И вдруг где-то внутри старпомова существа зацарапалось смутное неудовлетворение. Он неспешно перетек к Бурундуку и через пару минут, выразительно поплевав на указательный палец, уже перемещался к Никитиной резиденции с книгой в руках.
Поза, которую он выдерживал, была бесподобна, и так совпало, что осеннее небо, сплошь покрытое тучами, на один сверхкраткий миг вдруг раскрылось и выпустило наружу солнце. Вадик как раз проходил мимо Вовика — тот, вытянув шею, смешно занес лапки над клавиатурой. Из окна рванул солнечный луч, Вовик вздрогнул, и началось восхитительное соло на клавиатуре. А старпом, словно молодой бог в световом нимбе, все двигался с книгой в руках к Никите.

Если принять во внимание всякие штуки, свисающие с потолка (их миссия, напомним, бить по голове всякого, кто перемещался по редакции), и бесподобную, как мы сказали выше, позу Вадика, то Никите почему-то пришло в голову, что к нему сходит некое подобие молодого Прометея (хотя для этого всепогодного образа, кому-то и вовсе неведомого, нет более странного сравнения, чем отрок с книгой в руке, стоящий в луче солнца).
Никита, как зачарованный, смотрел и смотрел на силуэт, пронзенный яркой вспышкой. Все это продолжалось не более 10 секунд. Потом Вовик чихнул — и разбил волшебство. Дубровский поднял голову, сделал шаг вперед. Нимб исчез. Когда чуть позже Никите снова захотелось взглянуть на свечение вокруг головы Дубровского, солнцетворение уже кончилось.

— Маля, держи. А.С. Пушкин. «Борис Годунов».
Маля взял книгу и все еще во власти видения вопросительно уставился на Вадика:
— А при чем тут Годунов?!
— Будем превращать цитату в реминисценцию, а реминисценцию в аллюзию, — объявил старпом. — Механизм усекёшь позже.
— Я готовый, — обреченно согласился Маленко.
— Чти отсюда. Вслух. Всем будет полезно.

Никто, кроме Никиты, прямо на удивление, не обратил внимания на эту 
30-секундную неприкрытую божественность Вадика. Вовка, ковыряя в носу, одним пальцем с невероятной скоростью вбивал какой-то текст в какой-то файл, Маша зависла над сумкой, Даник — тот вообще стоял спиной к народу, лицом к окну, в своих вечных наушниках. Никита перехватил у экс-Прометея томик и откашлялся:
— …Как молотком стучит в ушах упрек, и все тошнит, и голова кружится… — завел монотонным голосом Никита. — Да, это про меня. И тошнит, и кружится, и молоточки в ушах клацают. Устал я от русиша, мочи нет.
— Не «кружится», а «кружится», — откорректировал Вадик.
— Кружится, — послушно воспроизвел Никита. — И мальчики кровавые в глазах… И рад бежать, да некуда… ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…
— Теперь понятна аллюзия? Кому-то мальчики кровавые мерещатся,
а у читателя от ваших смайлищей глаза кровью наливаются, — разъяснил Стар.
— И что мне делать? — не сообразил Маленко.
— Выводы, — задумчиво посоветовал Вадик.
— «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста», — прочитал еще раз 
Никита. — Это про кого? Про того, у кого в глазах смайлики прыгают, или про того, кто их туда посылает? — неожиданно заинтересовался Маленко.
— Вот ты дремучий! Борис Годунов, Маля, совершил преступление. Младенца зарезал. И тот ему везде мерещится. Отсюда и мальчики в глазах. Это метафора.
— А на фига младенца убивать? — ужаснулся Никита. — Это ведь жуть! Младенца.
Он зажмурился, представив кошмарную картину, и затряс головой, прогоняя видение.
— Годунов, Маля, хотел для государства благ. У него были планы на реформы, но чтобы эти планы сбылись, нужно было избавиться от мальчика — престолонаследника. И перед Годуновым встала неразрешимая дилемма: пожертвовать жизнью одного младенца или благом многих людей.
— Разве она неразрешимая? Разве можно детей резать?
— Нет. Нельзя резать детей. Об этом и речь.
— А зачем же он так?
— Ради народа, ради государства.
— И что, благо получилось?
— Нет.
— Я знаю, почему. <…>

ККЗ Вадим с изумлением слушал монолог разгорячившегося Никиты и не замечал, как луч солнца, пять минут назад превративший его в Прометея, теперь нимбом окружил белобрысую макушку Мали, словно соглашаясь с чистыми мыслями мальчишки. Глазами не замечал, но сердцем… Иначе откуда промелькнуло в глубине сознания чувство восторга: «Ангел небесный! Как есть ангел!» Меньше всего Никита (в коротких брюках, из которых выбивалась старенькая рубашонка, в разбитых ботинках, с давно не стриженными волосами) напоминал ангела.
Секунда — и редактор заговорил в Вадиме вновь:
— Вот-вот! А напиши-ка нам, друг Маля, заметку на эту тему! О реформах Петра не забудь! Они ведь тоже через кровь проводились!

В этот момент в редакцию зашла новенькая. Даник почувствовал это спиной, но не обернулся.